— Прошу меня извинить, — говорит Фернанда Пейроль, — я должна пойти разогреть обед. Вы пообедаете с нами, господин Лусто?

— Не откажусь, если только не задержите… Я спешу.

— Муж закладывает в печь хлеб и освободится через десять минут. Сегодня он делает четыре закладки. Завтра, сами знаете, придется отвозить людей в Мюссидан на торжественные похороны жертв… Ах, какое несчастье, господин Лусто! А Поль-то ведь находился там! Расскажите нам, пожалуйста, как было дело…

«Какая же она красавица!» — думает Лусто. Сидя на берегу Дордони, он любуется рекой, вдоль которой уже много тысяч лет назад жили люди. Проходили века, и на ее крутых берегах, как вехи, возникали могучие замки, возведенные на вершинах скал. И теперь все так же, прежде чем разлиться по равнине, которая приводит ее к горным потокам Жиронды, Дордонь течет по долинам, среди дубовых лесов. Ее украсили еще несколько плотин, пересекли мосты, вдоль нее побежали дороги, и в ее воды смотрятся теперь деревни и города, выросшие на прибрежных холмах или там, где в реку впадают притоки.

Внизу, под ногами Лусто, следуя за изгибом реки, тянется песчаный пляж с редкими кустами калины. Другой, холмистый берег, до самого горизонта зарос лесом. Предки Лусто воспевали Дордонь на своем местном наречии; вся его собственная жизнь тоже связана с этой рекой. Родители Лусто были слугами в огромной усадьбе, принадлежащей теперь Борденавам. Совсем малышом он приходил на берег Дордони пасти стадо; здесь резвился на лугу или глядел в воду, выслеживая крупную рыбу, скрывающуюся в глубине. Позднее Дордонь связана в его памяти с полевыми работами; ему вспоминается и купание после сенокоса, и отдых в тени деревьев перед началом жатвы, и завтрак у реки среди виноградных лоз во время сбора винограда — с каким аппетитом съедался ломоть хлеба и крупные черные виноградины!… С Дордонью связаны и его первые увлечения, любовь… Девушки, которых он целовал на берегу реки, возвращаясь с вечеринок в дни деревенских праздников, цветы, сорванные на память, обещания, клятвы, мечты о будущем… Его жена Луизетта, лежавшая летней ночью на мягкой, душистой траве, ее лицо, озаренное лунным светом… От Дордони неотделим и его дом, который ему удалось приобрести после двадцати лет тяжелого труда, и маленький клочок земли, столько раз орошенный его потом, и долгие воскресные прогулки с ружьем за плечами — взглянуть, не созрел ли виноград, а в глубине души с вечной надеждой «поднять» зайца… Дордонь, Дордонь, о мой родной край! Нет, никогда врагу не владеть тобой!…

Но Лусто пришел сюда не затем, чтобы расчувствоваться, отдаваясь воспоминаниям. В ответ на его свист в лодке, отчалившей с того берега, поднимается высокая фигура Кулондра. Лусто возвращается к действительности: сегодня вечером будет собрание у Распиньяка. День оказался заполнен до отказа. Утром — Мюссидан, свидание с Марсо, Палиссак; днем — встречи то с тем, то с другим: приходят крестьяне, желающие «покончить со всем этим»; рабочие, требующие оружия, мельник, нуждающийся в зерне, учитель Бертон. Этот Бертон, как ни в чем не бывало, проводит время за рыбной ловлей недалеко от мельницы. И еще называет себя социалистом…

Оказывается, Марсель Кулондр, чтобы протянуть время, поднялся вначале вверх по течению.

— Выжидал, пока стемнеет, — поясняет он. — Теперь нужно быть осторожным… Сегодня утром вернулся старый Борденав, и сынок его, наверно, тоже где-нибудь бродит неподалеку.

— Значит, старика отпустили?

— Как видно.

— Кто же это сделал? Неужели коммунисты?

— Нет, немцы. Они освободили всех коллаборационистов, отправленных в лагерь в Сен-Сиприене.

— Эх, надо было вовремя с ними разделаться!

— То же самое говорит и хозяин, но коммунисты не захотели взять на себя ответственность расстрелять их всех.

— В конце концов, возможно, они и правы, — говорит Лусто. — Мы не можем поступать, как немцы, и расстреливать заложников… Но все-таки этот Борденав может еще наделать нам пакостей.

— Господин Распиньяк говорит, что после того, что произошло, Борденав будет вести себя смирно. Возможно, старик не такой уж плохой человек.

— Нет у меня к нему доверия. Ведь когда-то я был его арендатором… Послушай-ка, мне надо бы заскочить к семье Беро.

— С Роже что-нибудь стряслось?

— Нет, просто я его вчера видел. Нужно передать письмо его жене. Он был в Мюссидане и взял в плен немца.

— Вот черт, ну и парень! Ты мне расскажешь подробно дома, за ужином.

— Думаешь, успеем перекусить чего-нибудь?

— Еще хватит времени и на шабро[16]. Ведь к хозяину должен проводить тебя я. Завтра, если хочешь, могу сходить вместо тебя к Беро…

Войдя в сторожку лесника, Лусто на минуту растерялся. За столом, между Сирано и Чарли, сидел какой-то неизвестный.

— А вот и наш майор! — говорит Распиньяк, поднимаясь первым навстречу Лусто.

— Хэлло! — приветствует его неизвестный. — Рад с вами познакомиться, весьма рад. Приятно встретить активного участника Сопротивления…

— Этот господин — американский офицер, — поясняет Сирано.

— Очень приятно…

— Возглавляет парашютный десант, высадившийся для решительного удара по немцам.

— Прекрасно.

— Надо помочь им устроиться. В самом безопасном месте. У них с собой есть все необходимое.

Незнакомец и Чарли обмениваются несколькими фразами по-английски, а Распиньяк тем временем разливает в стаканы коньяк. На столе лежат пачки американских сигарет «Кэмел».

— Меня следует называть Франсуа, — предупреждает американец, высокий блондин с золотыми зубами.

— За здоровье наших освободителей! — провозглашает господин Распиньяк, поднимая стакан.

Распиньяк предлагал принять американца в замке, но Сирано предпочел организовать встречу в сторожке лесника, в конце парка. Совсем рядом лес и, кроме того, не нужно будет опасаться болтливости слуг. Всегда очень дотошный в вопросах безопасности, Чарли сам позаботился о том, чтобы обеспечить американцу спокойный отъезд до наступления рассвета. По части устройства всего остального он рассчитывал на Лусто.

— Сколько у вас людей в этом районе? — спрашивает американец.

— Ему можно говорить все, — подсказывает Сирано, подмигивая Лусто.

— Сто человек в маки и еще несколько групп в деревнях.

— А сколько тех?

— Кого тех?

— Коммунистов.

— Значительно больше, чем нас. Но там не одни только коммунисты.

Чарли наклоняется к американцу, чтобы дать ему, очевидно, кое-какие разъяснения.

— Я просил их начальника встретиться со мной, — вставляет Сирано. — Кстати, что он ответил?

— Он согласен.

— Где вы его видели?

— На его КП.

— А где находится его КП?

— На плато, примерно, в двадцати километрах от Мюссидана, — отвечает Лусто, вспоминая, что обещал Марсо не уточнять место их свидания.

— Мюссидан? — переспрашивает американец. — Это не там ли, где была стычка с немцами?

Лусто рассказывает все, что ему известно о подробностях боя.

— И вы говорите, что после этого немцы расстреляли свыше пятидесяти заложников? — спрашивает Чарли.

— Этого следовало ожидать, — замечает Распиньяк.

— Но если так рассуждать, то и действовать нельзя! — возражает Лусто.

— Во всяком случае, — говорит Сирано, — немцы, несмотря на их свирепость, не посмели повторить там Орадур.

— Вот такими действиями, как в Мюссидане, — заявляет Лусто, — и следует мстить за Орадур. Это особенно важно, если учесть, что в Нормандии сейчас идут ожесточенные бои, немцы контратакуют… Все, что мешает прибытию к ним подкреплений, приобретает исключительно большое значение.

Чарли усмехается.

— Надо при всех условиях уметь выжидать.

— Нельзя допустить, чтобы коммунисты извлекли для себя выгоду из движения Сопротивления, — добавляет американец. — Всеми вооруженными силами в департаменте должен руководить господин Сирано.