— А Хью — правильный человек?

Махельт взглянула на своего младшего сына, спавшего на стеганом одеяльце; он раскидал ручки в стороны, его личико раскраснелось.

— Да, — ответила она с нежной улыбкой. — Мой отец не мог бы найти человека лучше, — ее взгляд потеплел, она развеселилась: — Вскоре после того, как мы поженились, Трипс сжевал новые парадные туфли Хью.

— О Боже мой, — улыбнулась Изабель. Ее зять был привлекательным молодым человеком, которому нравилось хорошо одеваться. Он не был пустым, надменным франтом, но знал цену красивой внешности и при каждом подходящем случае любил разыгрывать из себя павлина.

— Думаю, именно тогда я по-настоящему в него влюбилась, — сказала Махельт. — Я поняла, что мне досталось, — она снова рассмеялась. — Ох, как он ругался! Я никогда таких слов не слышала, даже от Вилли с Ричардом, когда они за спиной епископа Оссорийского решили устроить «поединок сквернословия». Но когда он закончил, он нашел в себе силы посмеяться над этим, и он не высек Трипса и не выгнал его из дома… Он знал, как много этот пес для меня значит, особенно тогда, когда все мои родственники уехали и кругом все такое незнакомое. Он сказал, что это не важно, а вторую пару выходных туфель убрал на полку, чтобы пес до них не добрался, — она снова выглядела как девочка. — Мама, ты много знаешь мужчин, которые пойдут на такое ради жены?

— Верно, — согласилась Изабель. Ей стало тепло, оттого что для ее дочери нашли такую подходящую партию. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, что люди смогут ужиться вместе. Даже если все казалось удачным, всегда была вероятность, что все пойдет плохо.

На улице молодые люди садились на лошадей. Вилли передал своего ястреба слуге, а сам подсадил Алаис на стройного гнедого коня. Она заигрывала с ним, глядя на него сверху вниз и принимая поводья из его рук.

— Она хорошо держится в седле, — сказала Изабель, оценивающе взглянув на нее.

— И она красивая.

— Это, должно быть, у нее от матери. Болдвин, упокой, Господи, его душу, был отважным, но красотой не отличался, — Изабель снова принялась за шитье, почувствовав грусть. — Мы не можем поторопиться со свадьбой, — ответила она на брошенное ранее замечание Махельт. — До тех пор пока не решится вопрос с ее наследством.

Махельт выглядела ошеломленной:

— Я думала, что вы обо всем договорились много лет назад во время обручения.

— Так и было, и король его одобрил, но сейчас ее сводный брат оспаривает права на ее приданое. Он наследник их матери и претендует на часть земель, которые по договору принадлежат ей.

Махельт не верила своим ушам.

— Но если король в свое время одобрил это соглашение, у этого человека нет никаких прав. Это ведь Вильгельм де Фор, да? — она порылась в памяти. — Я тогда была очень маленькой, но я его помню по Лондону. Он пнул меня, а Ричард пнул его в ответ.

— Неважно, есть у него права или нет, — ответила Изабель. — Какое это имеет значение, если король позволяет ему претендовать на эти земли?

— Ты хочешь сказать, он разрешит оспаривать законность договора?.. Он этого не сделает, — она впилась взглядом в лицо матери. — Мой отец ему нужен больше, чем Вильгельм де Фор.

— Может и так, — сказала Изабель, — но не все так просто. Он называет себя де Фором, но его настоящее имя должно бы быть Фицрой…

Губы Махельт зашевелились, она беззвучно повторила это имя, а потом вскрикнула и тут же зажала рот рукой.

— Он незаконнорожденный сын Иоанна! Господи Боже мой, мама!

— Иоанн никогда его официально не признавал, но в конце концов его матери достались в наследство земли, она могла его содержать, а де Фор был удобной фигурой на роль отца кукушонка.

Глаза у Махельт были размером с блюда.

— А Болдвин знал, когда женился на ней?

— Разумеется, знал. Невозможно было служить при дворе и не знать о таком скандале, к тому же этот секрет никогда особенно не скрывался. Ты об этом не слышала, потому что была слишком мала, и не такое это дело, чтобы мы с твоим отцом стали обсуждать его при тебе. Но мы знали. Именно поэтому твой отец с Болдвином так скрепили брачный договор между твоим братом и Алаис, чтобы никто и ничто не могло его разорвать. Но де Фора это не останавливает, и Иоанна не остановит.

Махельт откинулась назад на своем сидении, все еще под впечатлением от услышанного.

— Жена Болдвина никогда не казалась мне одной из тех, кого Иоанн выбирает для постели, судя по тому, что я слышала, конечно.

Изабель с интересом взглянула на нее.

— А именно?

Она подумала о том, как близка была опасность к ней самой, когда дело касалось похоти Иоанна.

Махельт поежилась.

— Золотые волосы, груди размером с подушки и отсутствие мозгов.

Изабель сжала губы и сделала несколько стежков, хотя ей было трудно оставаться спокойной. У нее были как раз такие волосы, хотя со временем их блеск потускнел, она была отнюдь не плоской, и, возможно, Иоанн считал ее безмозглой.

— Значит, он предпочитает женщин, похожих на куриц, — произнесла она ничего не выражающим тоном.

— Королю доставляет удовольствие развращать жен и дочерей своих лордов, — сказала Махельт. — И тут ему все равно, как они выглядят. Да, он пытается доказать, что он главный петух в своем большом курятнике, хотя раньше этот петух кукарекал с вершины навозной кучи.

— Я думаю, именно так Иоанн поступил с Хавис Омальской. Она забеременела, а потом он подбросил ее де Фору, чтобы тот гадал, глядя на бастарда, чей это сын.

Махельт насупилась:

— Но он не сможет разбить помолвку Вилли и Алаис, правда?

— С Иоанном ни в чем нельзя быть уверенной, — мрачно отозвалась Изабель.

Вилли ехал рядом с Алаис по залитой солнцем лесной просеке. На деревьях набухли почки, а кое-где уже проклюнулись маленькие зеленые листочки. Вилли казалось, что древесный сок течет и в его жилах, подобный темному меду, вязкому и сладкому. Он не мог поверить, что молодая женщина, едущая рядом с ним и улыбающаяся ему, бросая на него взгляды из-под ресниц, когда-то была тощим жалким созданием, на чей палец он десять лет назад надел слишком большое для нее кольцо для помолвки. Теперь кольцо было ей впору. Оно красовалось на ее безымянном пальце — сапфир, утопленный в расплавленное золото. Ее кожа была бледной, цвета слоновой кости, почти прозрачной, косы — золотисто-каштановыми, а ее взгляд обезоруживал его. Ее похожие на агат глаза меняли свой цвет в зависимости от освещения: сейчас они были зелеными, потом янтарными, потом темно-карими, но, хотя эти перемены завораживали его, по-настоящему его подкупало выражение подлинного обожания в них и то, как робко она с ним заигрывала. Казалось, она смотрит ему в душу, все про него знает, и ей все нравится. Он не привык к тому, чтобы кто-то жадно ловил каждое его слово, и это новое ощущение кружило ему голову. Она была отличной наездницей и правила конем уверенно, даже не задумываясь о том, что ей нужно делать. Некоторые придворные дамы в седле выглядели как мешки с мукой, только что привезенные с мельницы, но не такова была Алаис.

— Вы держитесь в седле как королева, — сказал он ей.

Ее щеки залились краской, и, искоса взглянув на него, она поблагодарила Вилли.

— Кто вас научил, ваш отец?

— Да, — ответила она и опустила глаза. Он заметил, как сжались ее губы, и подумал, не затронул ли он больную тему. Он не хотел ее расстраивать.

— Вы, должно быть, глубоко скорбите о нем. Я знаю, что моему отцу его очень не хватает.

Она какое-то время ничего не говорила, двигаясь в такт с лошадью. Ее косы блестели, как роскошный шелк.

— Я ненавидела его! — пылко выдохнула она наконец. Вилли ожидал услышать совсем другое и теперь мог только ошеломленно смотреть на нее. Болдвин де Бетюн был лучшим другом его отца, товарищем по рыцарским турнирам и на поле брани. Он помнил, как Болдвин взъерошивал его волосы, дразнил его, в шутку боролся с ним и с Ричардом, как раздумывал над шахматной партией.