— Сир, я молю Господа Бога нашего, чтобы, если я совершил когда-нибудь в своей жизни что-либо угодное Ему, Он позволил бы вам вырасти достойным человеком. Но если вы последуете по стопам кого-нибудь из своих коварных предков, пусть он укоротит ваши дни. Вы меня понимаете?

Глаза Генриха расширились от страха и отвращения. Он попытался отстраниться от Вильгельма, но тот тут же сильнее сжал его руку.

— Вы меня понимаете? — повторил он.

Генрих с совершенно белым лицом кивнул.

— Да, милорд, — ответил он испуганным голосом.

Вильгельм понимая, что в мальчике говорило желание поскорее избавиться от него, но ему нужно было услышать эти слова. Коротко и часто дыша, чтобы уменьшить боль, он разжал пальцы и отпустил Генриха.

— Ступайте, — сказал он. — Я хочу, чтобы вы это запомнили.

Легат поднялся на ноги.

— Нам нужно оставить вас ненадолго, милорд, — произнес он тактично. — Я вижу, что вам необходимо отдохнуть.

Вильгельм коротко кивнул в ответ.

— Спасибо, — сказал он, с благодарностью глядя на Пандульфа. — Может быть, вы сможете вернуться позже.

Собравшиеся покинули комнату в сопровождении распорядителей Вильгельма и старших рыцарей его войска. Маршал поспешно махнул рукой в сторону Вилли.

— Ступай за ними, — выдохнул он. — Иди и передай короля на попечение легата в присутствии всех, собравшихся в зале. Я не хочу, чтобы потом говорили, будто это было сделано втайне. Да и епископ Винчестерский еще может доставить хлопот… Возвращайся, когда все будет сделано, и расскажи мне, как они это восприняли…

Вилли кивнул и стремительно вышел. Вильгельм откинулся на валики, измученный болью и изможденный. Изабель тут же очутилась рядом с ним с чашей в руке.

— Выпей, — сказала она.

Знакомый запах содержимого чаши чуть не заставил его желудок вывернуться наизнанку, и он махнул рукой, чтобы она убрала ее.

— Нет, — выдохнул он. — Просто налей мне вина. Мне нужно, чтобы, когда вернется Вилли, у меня была ясная голова. Выбирая между одурманенным сознанием при отсутствии боли и страданиями в здравом рассудке, я выберу последнее. По крайней мере, пока.

Она с тревогой взглянула на него, но выполнила его просьбу, заменив вино с маковым сиропом простым красным. Когда она попыталась поднести чашу к самым его губам, он взял ее из рук жены.

— Я пока в состоянии пить самостоятельно, — раздраженно произнес он. Изабель ничего не сказала. Она посмотрела на его дрожащую руку и отвернулась, притворившись, что не заметила этого. Вильгельм сделал несколько неуверенных глотков, молясь, чтобы не пролить вино. Кроме того, то, что ему удавалось держать чашу в руках, не означало, что он сможет поставить ее обратно на сундук.

— Изабель…

Она оглянулась, взяла чашу из его рук и присела рядом на постель.

— Я знаю, что не должна опекать тебя, — проговорила она, сердясь на саму себя. — Ты всегда этого терпеть не мог… с самого начала. Я знаю, как ты это ненавидишь.

Вильгельм откинулся назад. Он чувствовал себя таким усталым! Мир заполняли серые тени, расцвеченные алыми сполохами боли, но ему было необходимо оставаться в сознании.

— Ненавижу я это или нет, у меня нет иного выхода, кроме как принимать то, что Бог мне посылает. Но прощание — это самое трудное, что мне приходилось в жизни переживать.

Она наклонилась вперед и поцеловала его. Ее лицо было мокрым от слез, но соль, которую она ощутила на губах, была его слезами.

Вилли вернулся из зала и велел распорядителю закрыть дверь.

— Все сделано, — сообщил он, подходя к отцу. Он держался за пояс, и его поза была позой человека, сознающего собственную власть. Вильгельму было приятно это видеть. Он послал Вилли в зал не только для того, чтобы все прошло открыто. Это также было символической передачей власти новому графу Пемброукскому. Вилли получит этот титул, прежде чем в длинные летние дни деревья полностью покроются листвой.

— Были проблемы? — спросил он, экономя слова: силы его покидали.

— Только то, чего ты ожидал, — ответил Вилли, пожав плечами. — Епископ Винчестерский пытался возражать, но его поставили на место. Большинство людей испытали облегчение от того, что ты передал короля на попечение легата. Теперь никто не сможет получить большей власти, чем ему положено.

Вильгельм кивнул.

— Хорошо. Не скажу, что это идеальное решение, но в сложившихся обстоятельствах, это лучшее, что я мог сделать, — он закрыл глаза. — Теперь, когда с делами покончено, я могу обратиться к собственным заботам и немного поразмыслить о душе.

Изабель смотрела, как дремлет Вильгельм. Встреча с королем, легатом, лордами и епископами настолько его утомила, что он заснул и без макового сиропа, притупляющего боль.

— Я так боялась за него, когда он говорил с ними, — прошептала она, обращаясь к Вили и стараясь, чтобы ее голос не побеспокоил мужа. Казалось, ему даже легче отдыхать, когда рядом находятся люди. — Его лицо так посерело, что я думала он… может умереть.

Она непроизвольно вздрогнула.

— Он сильный, — сказал Вилли. — Несмотря на все свои преимущества, другие люди не способны на то, что сегодня сделал мой отец — теперь, когда он так болен.

Его голос звенел от гордости, и, услышав его слова, Изабель снова залилась слезами.

— По крайней мере, сейчас, когда, как он говорит, он сложил с себя обязанности правителя, его время принадлежит ему, — Вилли налил себе вина. — Я думаю, нам нужно неотлучно находиться у его постели. Трое ночью, трое с рассвета и до вечера, и трое с вечера до полуночи. Я уверен, что все согласятся. Это покажет, как мы его уважаем, и он не останется один.

— Я думаю, это прекрасная идея, — проговорила она с дрожью в голосе, — и ему она понравится, при условии что не уязвит его гордость.

— Я сделаю все, что необходимо. Я и сделаю это ради чести, ради долга… и ради любви, — он сделал большой глоток. Она смотрела, как двигается его заросший щетиной кадык, когда он пил. — Я не всегда его понимал, и он меня не всегда, но сейчас у нас одинаковые цели и ценности.

Тем же вечером на закате весеннего дня приехала Махельт с Хью и тремя детьми. Изабель поцеловала внуков, обняла зятя, а затем раскрыла объятья для своей старшей дочери.

Махельт тихонько вскрикнула и обвила шею матери.

— Это неправда! — ее голос был полон страдания. — Скажи мне, что это неправда!

Изабель похлопала Махельт по спине. Они ехали в сильный дождь, и темно-зеленый шерстяной плащ промок.

— Я бы все отдала, чтобы сказать, что это неправда, но не могу. Он сейчас спит, но, когда проснется, он захочет всех вас увидеть. Твои сестры тоже в пути.

Махельт отстранилась, вытирая щеки ладонями.

— Мама, мне так жаль. Я должна была бы спросить, как ты, а не виснуть у тебя на шее, как ребенок.

Изабель нежно улыбнулась дочери.

— Но ты и есть мой ребенок, — сказала она. — Даже несмотря на то что ты теперь совсем взрослая женщина и у тебя свои дети.

Махельт нервно рассмеялась.

— Пусть так, но я здесь, чтобы помочь. Мама, с тобой все в порядке? — она снова отступила и взяла мать за плечи, глядя на нее с тоской и беспокойством.

Изабель вздохнула и покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Со мной не все в порядке, но я пока держусь, и это все, о чем я молюсь… иметь силы держаться.

Мать и дочь снова обнялись, и теперь это было объятие двух взрослых женщин.

Изабель выходила из часовни в Кавершаме после службы, когда прибыл Жан Дэрли. Его конь тяжело дышал от долгой скачки. На темных боках блестел пот. Сопровождающих Жана не было видно, видимо, он обогнал их. Вильгельм позавчера послал его в Уэльс, чтобы он разобрался с делами в Нетервенте, и Изабель была удивлена, снова увидев его так скоро.

Жан спешился и, шатаясь, подошел к ней. В руке у него был зажат полотняный мешок. Его взгляд был полон беспокойства.

— Миледи, с графом все в порядке? — то, как он задал вопрос, и то, что он не поприветствовал ее, выдавало его страх и объясняло причину его спешки.