– Еще много трудов и битв… – начал Ставр, но Исаев перебил:

– Будет, будет. Ты уж поверь. Возьми меня – я вечный разрушитель. Мне не нравится система Бога-Императора потому, что она несовершенна. Но совершенен лишь бриллиант, вернее, кристалл алмаза. Поэтому я вечно буду недоволен. И в этом мое счастье. А Сергей стремится к любви. Его невозможное, его далекая цель – простые человеческие чувства. А его вынесло к власти. Вместо мужской дружбы, в память о которой он и влез в это дерьмо, вместо любви к женщине (нашел кого полюбить – Ланскую, светскую львицу) – власть. Власть – всегда одиночество! Либо одно, либо другое. Ты, Ставр, уже понимаешь меня. Вождь отвечает за многих, значит, готов в любой момент принести в жертву кого-то одного. Ведь и в бой посылаешь своих. И хуже всего, что приходится жертвовать самыми близкими. Так было, и так будет.

– Теперь я начинаю тебя понимать, – задумчиво сказал Ставр, – но ведь…

– И то-то и оно, что такого человека, как наш Сергей, власть не может удовлетворить. Не знаю почему, ведь это сильнейший инстинкт, перед которым склоняются все, кроме пресыщенных этой же властью. Да и то редко, почти никогда.

– Ты так думаешь?..

– Да, я так думаю

Я лежал на коврах среди подушек, разбросанных для удобства моего тела, и лениво смотрел в открытый вход в юрту. Часть улицы. Синее небо. Свистящий на всю вселенную жаворонок. Спешащие по делам кентавры, конные абры, люди… Одна из моих служанок, Рона, черненькая, угловатая, по-жеребячьи неловкая, обмахивала меня опахалом. Я ее не прогонял, чтобы не обидеть; она была счастлива.

Товарищи мои за стеной юрты молчали. Залетела, громко звеня, дикая пчела нашла поднос с плодами амрисы, столь любимыми кентаврами, – и за тихла, мирно ползая.

И мне запомнился этот миг миром, покоем, пчелой, занятой взятком, влюбленной Роной и тишиной, тишиной…

Наше объединенное войско продвигалось к замку Бога-Императора. Степь кончилась уже через сотню-полторы километров от реки. Страна предгорий, холмов, покрытых лесом, лугов, рощ, пашен, на которых трудились люди и абры.

Саигор, выбранный великим вождем арланов на последнем сходе Великого Курултая, недаром перед выступлением в поход говорил мне:

– Мы, арланы, любимцы Бога-Отца. Он, в бесконечной милости своей, не привязал нас к пашне. Копать мы не можем, сеять и собирать удел абров и людей. Мы же – вольные птицы. Мы – пастухи, и стада наши неисчислимы.

– Какой у вас скот?

– Всякий. Овцы, коровы, быки, лошади, лорки, даже тарканы. Мы воины и скотоводы. А эти – земледельцы. Мы с ними ведем торг.

Лето цвело полной силой деревьев и трав. Скоту хватало сочных пастбищ, обильных ручьев. Вода здесь была сладкая. Чистые ключи выбивались из-под отрогов и, радуясь освобождению от каменного гнета, шипели, искрились встречей с солнцем.

Южный ветер приносил запахи, неслыханные людьми, но узнаваемые абрами и арланами. И время, таинственно устремляясь в лица, как ветер, волновало сердца,

И абры, и арланы знали дорогу, и заблудиться никто не боялся.

Все чаще встречались пашни. Сначала клочками, с плохонькими хижинами-домишками, которые не жалко бросить в случае опасности. И бросали, опасаясь невиданной массы войск. К тем тридцати тысячам людей и абров присоединилось еще пятьдесят тысяч арланов. Обозом гнали скот – ежедневную пищу, но и брали по пути у местных – война.

Однако не разоряли. И стоило хозяину – абру или человеку – возмутиться количеством взятого, отдавали не торгуясь. Было в этом что-то неестественное, несовместимое с ожиданием варварского разгула.

Малинин пробовал объяснить.

– Все дело в том, – говорил он, – что близость резиденции Бога-Императора заставляет не только примиряться с присутствием высшего закона, закона-справедливости, я бы сказал, но этот закон уже присутствует в подсознании всех живущих в этом мире. Смотри, мы пришли с войной, но не против закона, который есть Бог-Отец, а против кнехтов, которые просто по-своему его, закон, трактуют. Разорять нехорошо, но мы враги, а фермеры, смирившись с властью кнехтов, уже чувствуют себя виновными. Поэтому делятся, но иной раз возмущаются, конечно

Земля здесь быта плодородной. Выращивали пшеницу, ячмень, овес, рожь, а кроме хлеба – все, что необходимо. Управляющими, особенно крупных плантаций, оставались люди. На полях трудились абры, редко можно было видеть человека. По осени приходили сборщики налогов и забирали десятину. Сборщики налогов были кнехты.

Местные охотно пересказывали новости. Мы узнали, что навстречу нам уже движется войско абров. И сила, неслыханная и не считанная. Потом нашлись знающие счет, и мы узнали, что кнехты выслали больше ста тысяч пеших бойцов и семьдесят-восемьдесят тысяч конных. Столицу осталось защищать тысяч тридцать абров, в три раза больше было женщин и детей, а сколько рабов-людей, то не знал никто. Много.

Сведения поступали непрерывно. Через день пришел донос, что конница врагов находится на расстоянии одного перехода. Пора было решать. Пешее же войско могло успеть дойти до нас за три-четыре дневных перехода, обстоятельства и воля Бога-Отца разделили врага на две части. Мы не хотели упускать само идущее в руки.

Второй день мы уходили от преследующего нас конного войска. Люди и кентавры могли бы двигаться намного быстрее – сдерживали абры на лорках. Впрочем, воины преследователей сидели на тех же лорках. И, судя по всему, не торопились. Командиры врагов знали, что бой может начаться, если это решим мы. От нас зависело: биться либо уйти в степь. Поэтому никто не старался торопить события.

Ставр решил не принимать боя здесь, где не развернуться конному. Нет простора для взгляда; куда ни посмотришь – везде холмы, скалы как стены. К чему рисковать, если мы пришли сюда не за смертью, а за славой.

Лорки неутомимы. Катящийся за нами поток выталкивал нас, словно поршень.

Но наконец-то вышли. Арланы называли эту низменность, что к западу от великой реки Лансы, – Колганской. И взгляду, уже привыкшему к предгорьям, земля здесь казалась ровной. Все холмы гладкие, закругленные. Стерты курганы, поросшие ковылем и ягодным кустарником.

Пряно, крепко пахло войско; лошадиный пот, похожий, но чем-то отличный запах кентавров, ни на что не похожий запах лорков. А еще войлок, сыромятная и дубленая кожа, горячие тела всадников.

Отойдя на несколько километров, наше войско стало стеной. Тяжелые абры на тяжелых лорках в середине, прямо напротив врага, таких же точно абров, но чужих, чужих… Слева – всадники-сколоты, справа – кентавры, возглавляемые рыжим Сангором. Я остался с арланами, чем взбодрил их чрезвычайно. В данном случае я выступал в роли символа, ходячего знамени. И уже мне сообщили, что Сангор выделил отборный отряд только для моей защиты, излишней, на мой взгляд, раз я в их представлении Пророк, а значит, бессмертный. Хотя, они правы, пророки всегда гибли как мухи.

Поля удобны для скачки. Не будь здесь далеких гор, которые заслоняли горизонт на севере, юге и западе, оставляя свободным только восток, можно было бы сказать – степь перед нами. Метрах в пятистах текла речка, несла чистую воду. Напоив верховых животных и нажившись сами, мы стали ждать.

С нашей стороны, помня об обычае, выскакивали одиночки, требовали поединка. В основном люди. Начальники-кнехты не позволяли своим абрам выезжать.

Вот и полдень. Дождались. Началось.

Издали монолитная стена абров зашевелилась, выталкивая часть своих по центру. Словно улитка высовывает голову, потом длинное тело и вдруг подтягивает всю массу домика; вот и основная сила врагов, влекомая самыми смелыми, потекла многими тысячами птичьих ног лорков. Великое множество! Словно земля зашевелилась, вспучиваясь.

Услышав звук рогов, я отбросил поэтические чувства. Как и условливались, люди и арланы двинулись в разные стороны, словно союзное войско взмахнула крылами; большим – арланским, и малым – человечьим.