Маг и путешественник во времени, волосатый человек-зверь держал бордовый квадрат ткани своими кургузыми пальцами. Кусок материи словно корчился от боли, сверкая тысячами оттенков всевозможных цветов.

Мэддок побежал, чтобы догнать Валентина. Они добежали до конца стены туда, где она просто превращалась в сырую землю, а точнее, в лужу, образовавшуюся в результате последнего дождя. После этого они спустились вниз с холма и побежали дальше вдоль берега реки.

Последнее, что видел Мэддок на поле боя, — это зависший в воздухе воздушный шар, возвышавшийся над землей в дальнем конце долины. Он выглядел ужасно, словно тело безногого паука, болтающееся в поднятой в небо паутине.

Двое мужчин продолжали свое бегство от безумия, с которым они неожиданно столкнулись. Вскоре они очутились на берегу реки. Было около полудня; вода была холодной и успокаивающей.

Они сели на камни и опустили ноги в почти неподвижную воду. Валентин взглянул на Мэддока:

— То, что мы видели сейчас… это и есть будущее, — сказал он, искривив губы в ироничной горестной улыбке.

— Будущее? — удивился Мэддок. — Сейчас идет время, которого еще не было?

— Нет, — Валентин, печальный и какой-то тихий, смиренный, старался подыскать слова, чтобы объяснить, — год идет все тот же. Тысяча восемьсот шестьдесят второй. Но, — он отвернулся, — это — будущее. Не думаю, что это когда-нибудь изменится.

— Зачем нас сюда перенесли? — спросил Мэддок. Голос не слушался его, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сказать эту фразу.

— Думаю, чтобы помогать людям выжить.

— Они же здесь умирают тысячами! — вскрикнул Мэддок. Он закусил губу, с трудом контролируя себя. Когда он снова заговорил, его голос звучал более ровно. — Чтобы похоронить павших на этом поле боя, не хватит всех кладбищ графства Корк. Никто из живущих ныне поэтов не сможет найти слов, чтобы описать эту бойню; ни в одной книге не хватит страниц, чтобы вместить списки погибших.

Валентин резко поднял голову и посмотрел на Мэддока; печальная улыбка вернулась к нему лишь через некоторое время.

— Вы считаете, что в смерти главное — это количество?

Мэддок глубоко вздохнул и шлепнул ладонями по своим коленям.

Они медленно и бесцельно брели в первом попавшемся направлении. Мало-помалу к Мэддоку вернулись его природное добродушие и юмор. Валентин также постепенно успокоился. Он шел, глубоко задумавшись; ничто не могло оторвать его от грустных размышлений. Ночью они часто останавливались, чтобы подремать, так как они слишком устали, чтобы идти быстро и далеко, и были слишком возбуждены, чтобы уснуть по-настоящему. Иногда им приходилось идти по колено в воде, ощущая под ногами скользкие круглые камни.

Иногда они взбирались на высокий берег и брели по дороге или тропинке. Мэддоку казалось, что они идут на север, но он не был в этом уверен, а определять направление по звездам у него не было сил.

Пришло утро. Они молча шли дальше.

Примерно в полдень они влезли на высокий берег реки и увидели прямо перед собой девятерых военных верхом на лошадях, о чем-то спрашивавших трех совершенно разных по виду людей, управляющих тяжелым грузовым фургоном. Мэддок немного отстал от Валентина и нагнал его у самой дороги.

И вдруг Валентин громко вскрикнул: он узнал возницу фургона, хотя он никак не мог быть знакомым с этим человеком. Он узнал также и назвал по имени офицера, возглавлявшего военных, чья форма была украшена золотыми шнурками и массивными круглыми пуговицами.

— Генерал Стэнхоуп…

Генерал улыбнулся тонкой улыбкой. Улыбка была несколько натянутой, но все еще достаточно дружелюбной, отражающей глубокое душевное равновесие этого человека.

— Мое имя не Стэнхоуп.

Жестом руки он остановил сопровождавших его людей которые уже начали беспокоиться.

Грациозно держась в седле, он ответил Валентину:

— Я — генерал Джереми Бакстер. И должен сказать вам, что получил это звание совсем недавно.

Сидя в фургоне, Темплетон, Скаска и рядовой Вэверли наблюдали за беседой генерала и прохожего с притворным безразличием. На обочине дороги стоял Валентин с бешено бьющимся сердцем; чуть позади него, с трудом сохраняя видимое спокойствие, стоял Мэддок. Окружавшие генерала офицеры сердито хмурили брови.

В фургоне, накрытые холстом, застыли от страха София и тринадцать беглых рабов. Юэлл так внимательно вслушивался, что закрыл свой единственный глаз. Его шея окаменела, кулаки сжались в два огромных литых шара. Натан, сидя в темноте, решил, что на все Божья воля, а поэтому будь что будет.

— Меня сделали генералом, — сказал Бакстер, широко улыбнувшись, — только сегодня утром. Это внеочередное звание, только на время войны. Но вряд ли я гордился бы этим званием больше, даже если бы его присвоил мне сам президент.

Генерал был, очевидно, весьма тщеславен, но тщеславие его, хотя и было слегка мальчишеским, все же оставалось в достойных рамках.

— В таком случае примите наши поздравления, сэр, — неожиданно сказал Мэддок, выйдя на дорогу и почтительно поклонившись. — Одним ударом армия достигла двух целей: оказала должное признание достойному человеку и сделала решительный шаг к победе в этой войне.

Валентина в эго время буквально трясло. Он вцепился в пальто Мэддока и едва сдерживал себя, чтобы не указывать пальцем на Темплетона, Скаску и Уилфреда.

— Я знаю этих людей, — шептал он на ухо Мэддоку, причем делал это опасно громко. — Он — Хуан. Она — Кэрол. Он — Томас.

Мэддок пытался остановить его, но тот продолжал бубнить:

— Это — генерал Стэнхоуп! Это он самый! Это он приезжал, чтобы арестовать наших людей и повесить их!

Мэддок крепко сжал его локоть, стараясь сохранять беззаботный вид.

— Если это так, — сказал он, чуть шевеля губами, — тогда подумай… подумай, что они везут в фургоне.

У Валентина широко раскрылись глаза. Затем он замолчал и в одно мгновение снова приобрел хладнокровие, которое Мэддок почувствовал в нем при их первой встрече.

— Си. Там люди, чьи жизни должны быть спасены.

— Что привлекло внимание вашего маленького друга? — спросил генерал Бакстер.

— Он восхищается вашими лошадьми. Вообразил себя знатоком лошадиных форм. — Мэддок показал пальцем на некоторых офицерских лошадей. — Лично ваш жеребец понравился ему больше всех, он утверждает, что у него римская морда и твердая холка, к тому же чувствуется, что он очень резвый. Мой приятель спросил, сколько бы вы запросили за эту лошадь, но я сказал ему, что эти лошади не продаются.

Улыбка Бакстера несколько искривилась.

— Благодарю вас. Можете поблагодарить и вашего друга от моего имени. — Он повернулся в седле в сторону Уилфреда: — Рядовой, если вы не возражаете, присоединяйтесь к нам, мы направляемся к линии фронта.

Уилфред с должной поспешностью спрыгнул с фургона на землю.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он не дыша.

— Садитесь позади сержанта Хобарта.

Уилфред сглотнул и, стараясь не показывать свое нежелание ехать на фронт, сделал несколько неудачных попыток взобраться на перепуганную лошадь. В конце концов сержант наклонился и, подняв парня рукой, усадил его позади себя. На его загорелом усатом лице в одинаковой степени отразились и презрение и жалость.

— Что в фургоне? — спросил адъютант генерала Бакстера, полковник, сидящий на черной породистой лошади. Его не сбила с толку болтовня Мэддока и лестные слова, которые тот говорил в адрес генерала и его лошади.

— Надеюсь, там что-нибудь мягкое, — вздохнул Мэддок.

Он вразвалочку подошел к фургону, по пути подмигнув Темплетону. Темплетон, несмотря на то что его сердце сжалось от предчувствия страшной опасности, сидел и усталым равнодушным взглядом смотрел на приближающегося человека.

Мэддок запрыгнул в фургон и вытянулся во всю длину поверх тряпок. Устроившись поудобнее, он положил одну ногу на другую.

— Эй, фермер, — нахально обратился он к Темплетону, — хватит тебе одного шиллинга за то, чтобы подвезти нас? А то нам с другом еще далеко топать до дома.