В ноябре 1942 года на полесской земле выдались хорошие дни и звездные ночи, как и год назад накануне серниковской резни. Евреи в лесу усматривали в этом милость Божию; они верили, что Иегова[22] не отвернулся от своего народа.

На завалинках возле хат, на гумнах верующие крестьяне поражались сухой осени, какой они не помнили много лет. Они заглядывали в пожелтевшие страницы Нового Завета и выискивали там указания на то, что уцелевшие остатки иудейского племени не будут истреблены и что хорошая погода — это дар евреям, чтобы они не погибли в лесах от дождей и холода.

Действительно, было истинным счастьем, что небо было безоблачным, а ночи ясные, светлые. Однако готовились к непогоде. Строили шалаши, как некогда в пустыне[23].

Еврейское население в Сварыцевичском лесу увеличилось: от трех десятков оно возросло до двух сотен. Евреи поняли, что блуждая мелкими группами они могут скорее погибнуть, и по ночам направлялись в Сварыцевичский лес.

С каждым днем Сварыцевичский лес становился все известнее. После победы над немцами под Бутовскими хуторами прятавшиеся в разных уголках леса евреи переоценили наши боевые возможности, полагая, что немецкие каратели из Столина были разгромлены нашей группой.

Мы расширили нашу деятельность и стали препятствовать отправке крестьянских поставок хлеба немцам в районный центр Высоцк. Мы также мешали осуществлению вербовки молодежи в деревнях для отправки на работы в Германию. Посреди дня выходили мы на дороги, задерживали подводы, возившие хлеб для немцев, и забирали его. Для вида мы выдавали крестьянам квитанции, что хлеб конфискован советскими партизанскими частями. Мы задерживали подводы с молодыми людьми, направлявшимися в Высоцк на вербовочный пункт, чтобы оттуда быть направленными вглубь Германии на шахты. Мы пригрозили крестьянам, что если они будут поставлять хлеб немцам и будут выполнять инструкции немецкого гебитскомиссара, мы накажем по партизанскому закону тех, кто не выполняет наши приказы.

Все это пугало крестьян, и они были в отчаянии, не зная, чью власть признать. Они говорили: «Днем у нас немецкая власть, а ночью — партизанская».

От связных мы узнали, что немцы готовят большую карательную экспедицию для уничтожения «еврейских партизан-бандитов» в Сварыцевичском лесу. Мы также узнали, что немцы приказали лесным сторожам сжечь дома, расположенные на краю леса и на близлежащих к лесу хуторах, и что в компенсацию пострадавшим отдадут еврейские дома в местечках. Немцы этим распоряжением преследовали цель лишить евреев возможности раздобыть себе у крестьян пищу.

Немцы активизировали действия банд, которые уже было притихли, испугавшись нашей группы. В Николаевском лесу бандиты убили семью серниковской еврейки Одл Яшпе, жившую в шалаше. Из Озерского леса прибежал раненый мальчик. Он жил со своим братом и еще несколькими евреями в землянке. Старшие отправились в деревню на поиски пищи, и в землянке остались одни дети. Тогда и напали на них бандиты. Брата прибежавшего мальчика они зарезали. Оба мальчика бежали из гетто в местечке Городно[24] на тракте Столин — Серники.

Алик Абугов сейчас же отправился в Озерск и узнал у крестьянина фамилии убийц. Он застал обоих убийц в одной хате и здесь же на месте их застрелил, а затем среди бела дня поджег хаты обоих бандитов. Для бандитов в Озерске и окружающих селах это было наглядным уроком и указанием на то, что есть карающая рука и что за смерть они поплатятся смертью.

Мы готовились совершить налет на Высоцк — районный центр в 35 километрах от наших землянок. Там находилось 30–40 немецких жандармов и 120 украинских полицаев. Каждый из нас понимал опасность предстоящей операции. Но в такое беспощадное время мы пренебрегали логическими доводами. Нами руководила другая сила — страстное чувство мести.

16 ноября 1942 года мы отправились на выполнение этой операции.

Сперва — на Сварыцевичский двор, и там в вечерних сумерках силой захватили две пары лошадей. Мы окружили двор, разогнали охрану, зашли на конюшню, выбрали четырех гнедых лошадей и впрягли их в повозки.

Когда мы выехали на тракт, связывающий Волынь с Полесьем, было уже темно. Мы быстро гнали лошадей в расчете вернуться этой же ночью обратно и в то же время не были уверены, выйдем ли из Высоцка живыми. Пошел дождь со снегом. Все вокруг побелело. Повозки и нас залепило снегом. Мы зарылись в солому. Молчим, не произносим ни единого слова. Каждый погрузился в свои думы. Всех нас беспокоил некстати выпавший снег, дававший врагу возможность обнаружить наш след. Со двора также могли сообщить немцам о нашем визите.

Мы быстро проезжали хутора. Вокруг мертвая тишина, ни живой души. Ни в одной хате не светился огонек. Белый заснеженный тракт, всегда очень оживленный, где далеко-далеко раздавались крики «вьё-вьё!» волынских крестьян, теперь выглядел мертвым. Этот тракт связывал между собой местечки Полесья и Волыни, по нему когда-то евреи ездили друг к другу на свадьбы и торжества, на базары и ярмарки. В Замрученье[25], деревне на полпути, бывало, останавливались в единственном еврейском доме, у Иоселя Замрученьского, где с большой сердечностью и щедрым гостеприимством принимали всех проезжих, как евреев, так и христиан. Здесь безвозмездно поили и кормили. Даже среди ночи кипятили здесь пузатые медные самовары.

Лежа в повозке зарывшись в солому, вспоминал я многих гостеприимных еврейских поселян, тех, кто давно уже умер, и тех, кого истребили гитлеровцы. Перед моими глазами проплывали лица дорогих и близких людей, которые всего несколько недель назад были со мною вместе. Казалось, что это был страшный сон, и все-таки это была горькая действительность. Сердце сжималось от того, что за такое короткое время мир так перевернулся и я сам висел сейчас между жизнью и смертью.

В Замрученье мы остановились, чтобы накормить лошадей, а сами зашли в крестьянскую хату. Перепугавшийся крестьянин подал нам хлеб с медом, и мы сидели в этой хате, думая каждый про себя, не следует ли вернуться в лес, так как снежная метель не благоприятствовала нашей операции.

Снег все валил и валил. Мы продолжали свой путь. Въехали в лес графа Платера. Кусты и деревья выглядели как одетые в саван. Все было покрыто снегом. Сказочные привидения, казалось, прятались за каждым кустом.

Мы все больше и больше углублялись в лес. Дороги и тропы были заснежены. Деревья тянулись бесконечными рядами. Когда-то здесь крепостные крестьяне пилили и корчевали деревья, чтобы придать лесу культурный и красивый вид.

Наконец мы свернули на дорогу, которая вела в Высоцк. Дорога тянулась среди толстых ветвистых деревьев. Каждый шорох настораживал. Пробежавшая белка или прыжок зайца нарушали мертвую тишину, заставляя вздрагивать.

Считанные километры отделяли нас от Высоцка. Охватывала усталость, разливаясь по всему телу. Как было бы хорошо, если бы лес не кончался и ночь тянулась бы еще несколько часов… Но лес редел. Здесь и там стояли молодые стройные березки. Они как бы освещали нам дорогу, по которой мы выезжали из леса. Перед нами расстилались поля Высоцка. Все вокруг было окутано белизной. Каждое темное пятно на поле вызывало подозрение.

Снегопад прекратился. Мы ехали с величайшей настороженностью.

Река Горынь, являющаяся благодатью Волыни, как Днепр на киевской земле, Висла в Польше, разрезает пространство полей. Не доезжая моста мы остановились. Издали виднелся Высоцк, окутанный снегом. Мисюра и Эфраим Бакальчук отправились на ближайший хутор узнать, велика ли ночью немецкая охрана в Высоцке.

Мы ступили на мост, опираясь о перила. Мой взгляд упал на темные волны реки, быстро и сердито уходившие вдаль. От них отдавало страхом и смертью. В воды Горыни бросались высоцкие евреи. Вдоль этих перил, на которые мы сейчас опирались, через этот мост вели их на бойню, и многие предпочли погибнуть в водах Горыни, а не в ямах.