— Докатились… — шепчет Золя.
Лабори понимает, как опасен этот прием запугивания:
— Господа, вы выслушали речь в защиту Генерального штаба, направившего сюда генерала Пелье… не с целью представить какие-либо объяснения или доводы, а для того, чтобы вызвать распри, спекулируя на великодушии нашего народа…
Публика заглушает его.
Адвокат Лабори: Я сужу о справедливости моих высказываний по возмущению, которое они вызывают у противников!
Председатель суда: Господин Лабори, не обращайте внимания на то, что происходит в зале.
Лабори: Я только отвечаю на протесты, которые не пресекает председатель суда. Я заявляю: всякий раз, когда этот адвокат Генерального штаба, прекрасно знающий, что ему придется защищаться, предстанет перед судьями не как свидетель, а как своего рода услужливая опора Военного министерства, которой мало невмешательства господина генерального прокурора, повторяю: сразу же вслед за ним будет выступать защитник господина Золя, как бы этот защитник ни был утомлен, как бы он ни был взволнован или удручен…
Но теперь взрывается Пелье, ничего не понявший в недомолвках начальства:
— Я повторяю выражение полковника Анри… Хотите все выяснить? Давайте начистоту!.. В ноябре 1896 года Военное министерство получило неоспоримое доказательство вины Дрейфуса. Я видел эту улику.
И приводит на память документ, приписываемый Паниццарди:
— «В Палату поступит запрос по делу Дрейфуса. Ни в коем случае не признавайтесь, что мы имели дело с этим евреем». Так вот! Вы хотели добиться пересмотра дела Дрейфуса окольным путем, я же сообщаю вам об этом факте. Клянусь честью, что это правда, и призываю генерала де Буадефра подтвердить мои показания.
Буря аплодисментов. Свидетель приказывает:
— Майор Дюкасс, возьмите автомобиль и немедленно поезжайте за генералом де Буадефром.
Предусмотрительный Делегорг переносит заседание на следующий день.
Гонз взбешен неловкостью своих подчиненных:
— Если армия не боится ради спасения своей чести сказать, где кроется правда, все же следует делать это осторожно!
Аното разъярен. Итальянский посол еще раз дал ему честное слово, что любое письмо Паниццарди, в котором будет указано, что Дрейфус якобы состоял на службе у Италии или у Германии, должно считаться подложным.
— От этих идиотов еще и не того можно ожидать! — ворчит человек с Кэ-д’Орсе и требует от Совета министров немедленно приостановить процесс Золя, чтобы привлечь к ответственности фальсификаторов.
Его коллеги отказываются выполнить это требование. Они боятся волнений в армии. После неосторожного выступления генерала Пелье, в Генеральном штабе идут ожесточенные споры. Буадефр, человек искренний, сильно сомневается в подлинности документа и считает, что документ нельзя предъявлять суду. Он сам явится в качестве свидетеля на одиннадцатое заседание, 18 февраля.
Чтобы понять все значение его показаний, надо вспомнить основные вехи его замечательной карьеры. Рауль-Франсуа-Шарль Ле Мутон де Буадефр окончил Академию Генерального штаба, сражался, будучи адъютантом генерала Шанзи, в Луарской армии; в 1892 году он заместитель начальника Генерального штаба, спустя год — начальник Генерального штаба. В 1894 году Буадефр возглавляет французскую делегацию на похоронах царя Александра III. Он самый известный из французских полководцев и в случае войны будет главнокомандующим. Этот Жоффр или Гамелен той эпохи заявляет:
— Я полностью подтверждаю показания генерала Пелье как в отношении их точности, так и достоверности. Мне больше нечего добавить. Вы — суд присяжных, вы — представители нации. Если нация не доверяет своим полководцам, тем, кто несет ответственность за оборону государства, они готовы переложить эти тяжкие обязанности на других. Стоит только сказать одно слово!
Никто не сомневается, что, если Золя не будет осужден, угроза коллективного ухода в отставку будет приведена в исполнение.
Английский журналист Уикхем Стид телеграфирует в «Вестминстерскую газету»: «Государственный переворот генерала де Буадефра отличается от государственного переворота Наполеона III только степенью жестокости в деталях». Весь мир разделяет это мнение.
И вот в зале суда снова появляется Эстергази — «шишковатая голова, ушедшая в плечи; желтое, усталое лицо; сморщенная, как у жабы, кожа; живые и утомленные глаза, запавшие в глубоких, точно ямы, орбитах, затененные густыми бровями. Он похож на большую хищную птицу, кровожадную и мрачную»[168].
Перед началом заседания генерал Пелье предупреждает Эстергази, что он не должен отвечать на вопросы.
— Господин генерал, но если эти скоты оскорбят меня, я не стерплю!
— Вы будете молчать. Я приказываю.
И тут начинается самая захватывающая сцена всего процесса.
Госпожа де Буланси находится во Дворце правосудия. Великолепный случай покончить с вопросом о диких письмах Эстергази. Но она отказывается предстать перед судом, потому что ей угрожали смертью. Какое это имеет значение! Адвокат напоминает суду ее показания, в которых она утверждает, что письма Эстергази — подлинные. И он читает длинные выдержки из них. Генералы оцепенели, а Эстергази сидит безмолвно и неподвижно, скрестив руки на груди, и только судорожно царапает галуны мундира.
— Господин майор Эстергази, кавалер Почетного легиона, признаете ли вы эти письма?
Эстергази молчит.
— Признается ли свидетель в том, что написал г-же де Буланси: «Вот тебе и прекрасная французская армия! Просто позор! Я написал в Константинополь, и если мне предложат чин, который меня устраивает, уеду туда. Но перед отъездом я еще сыграю с этими канальями хорошенькую шутку в моем вкусе!»?
Эстергази молчит.
— Продолжайте, — говорит председатель адвокату Клемансо.
— Еще вопрос: признается ли свидетель, что писал госпоже де Буланси: «Наши великие военачальники, трусы и невежды, еще насидятся в германских тюрьмах»?
Эстергази молчит.
— Продолжайте, — говорит председатель.
Золя бледнеет от гнева, наблюдая за этой сценой, которой судебная казуистика придает зловещий характер. Гастон Мери, репортер из «Либр пароль», пишет об Альбере Клемансо: «Подлец, что он делает!»
— Давай дальше! — повторяет Жорж Клемансо[169] Альберу.
Шестьдесят вопросов, один за другим, сыплются на безмолвный восковой манекен. И так продолжается целый час.
— Признается ли свидетель в том, что он писал: «Я обещаю угостить этих каналий древками пик прусских уланов». Писал ли он: «Генерал Сосье — паяц, которого немцы не взяли бы даже в ярмарочный балаган»? Написал ли он…
— Продолжайте!
— Довольно! Хватит! — кричат в публике.
— Давай дальше, Альбер! — говорит Жорж Клемансо.
— Будьте добры, господин председатель, задать свидетелю следующий вопрос: действительно ли, как заявила «Патри», майор Эстергази признался в том, что изредка и причем в открытую встречается с полковником Шварцкоппеном…
— О, не станем касаться этого!
— …с полковником Шварцкоппеном, с которым, по словам свидетеля, он познакомился в Карлсбаде?
Гастон Мери записывает: «Если б майор выхватил из кармана револьвер и выстрелил бы в адвоката, который так подло опозорил свою мантию, весь зал закричал бы: „Браво!“». Один из читателей Гастона Мери сделает это позднее.
— Нет, снимаю вопрос.
— Почему же на судебном заседании нельзя говорить о поступке французского офицера?
— Потому что есть вещи более возвышенные, чем суд, — честь и безопасность государства!
Во время этой потрясающей сцены обстановка так накалилась и была так тяжела для антидрейфусаров, что они приветствуют радостными возгласами эту логическую ошибку — еще одно из бесчисленных признаний нарушения правосудия.
Жорж Клемансо усмехается.
Ван Кассель лихорадочно делает какие-то невразумительные пометки.
