Золя привстает с места.
Делегорг с деланным добродушием замечает:
— Вы оба слишком горячитесь.
Подавляя гнев, Пикар объясняет членам суда, в какое положение поставили его офицеры, несущие ответственность за дело Дрейфуса:
— Вот уже несколько месяцев меня непрестанно обливают грязью газеты, получающие субсидию за то, чтобы распространять клевету и ложные обвинения…
— Отлично сказано! — восклицает Золя.
О нем вообще забыли.
Разумеется, адвокаты стараются обобщить эти показания.
Адвокат Альбер Клемансо: Прошу дать мне слово, пока оба офицера находятся перед судьями. Я хочу напомнить, что они уличили друг друга в прямой лжи. Самое тяжкое оскорбление, какое только может офицер нанести офицеру, это заявить ему: «Вы лжете!» Я прошу слова, чтобы установить правду.
Председатель суда: Не даю вам слова.
Но вдруг Анри взорвался:
— Вы желаете выслушать меня, господин защитник?
— Прошу вас, господин полковник.
— Ну что же, давайте начистоту!
В ноябре 1894 года полковник Сандгерр приказал Анри «перетасовать» все, что имело отношение к делам о шпионаже. В этих условиях он и создал досье, в котором находился документ об «этом каналье Д.». Все бумаги были вложены в конверт, запечатанный и завизированный самим Анри. Конверт положили в его личный сейф, откуда его возьмут только тогда, когда Пикар попросит архивариуса достать досье. Анри добавляет: в ту пору Сандгерр сообщил ему, что располагает еще одним, гораздо более важным документом. Это явный намек на бордеро с пометками Вильгельма. Об этом документе шли разговоры в кулуарах Генерального штаба.
Гонз и Буадефр бледнеют. Делегорг совершенно подавлен. Опять речь зашла о Дрейфусе! Однако председатель не осмеливается прервать этого свидетеля. Сам он тоже жертва странного влияния, оказываемого сотрудниками Второго бюро независимо от их национальности. Что же касается адвокатов и публики, то они совсем перестали что-либо понимать. И только спустя три дня депутат-антисемит Мильвуа на многолюдном собрании в Сюрене заявит, что в обвинительном акте 1894 года против Дрейфуса фигурирует письмо германского императора, и передаст его содержание примерно следующим образом: «Пусть этот каналья Дрейфус пришлет обещанные материалы как можно скорее. Подпись — Вильгельм».
Тогда вызывают адвоката Деманжа, защищавшего Дрейфуса в 1894 году.
Адвокат Деманж: Поскольку я намеревался обратиться к министру юстиции, чтобы аннулировать приговор, следовательно, я считал этот приговор незаконным. Мне было известно от адвоката Салля[166], что в 1894 году имело место нарушение законности.
Адвокат Лабори: В чем состояло это нарушение законности?
Председатель суда: Нет, нет! Не отвечайте, господин Деманж!
Адвокат Альбер Клемансо: Г-н председатель, я хочу напомнить вам прежде всего, что инцидент, занявший так много времени на этом заседании и происшедший с полковником Анри, относился исключительно к делу Дрейфуса… и прошу вас задать г-ну Деманжу следующий вопрос: «Г-н Деманж сейчас сообщил нам о том, что был убежден в незаконности вынесенного приговора. Я хотел бы выяснить, на чем основывается это его убеждение? В частности, не на тех ли сведениях, о которых сообщил один из членов военного суда адвокату Саллю, а тот передал его высказывания г-ну Деманжу?»
И прежде чем Делегорг успел крикнуть: «Не отвечайте!», — Деманж восклицает:
— Черт возьми, конечно!
Председатель: Г-н Деманж, вы же не получили слова!
Адвокат Альбер Клемансо: Настоятельно прошу вас, г-н председатель, задать этот вопрос.
Председатель суда: Нет, я не задам этого вопроса.
Публика надрывается от смеха, ибо председатель упорно отказывается задать вопрос, на который свидетель уже дал исчерпывающий ответ!
«Священные чудища»… Золя наблюдает за ними, как прилежный ученик, спокойный и рассудительный. Он сидит, поблескивая стеклами пенсне, и в этот момент ликует: где бы ему еще представилась возможность изучить их?
«Интересно понаблюдать, как устроена голова у солдата и как действует солдат, из которого делают судью… Вот внезапно сталкиваются две силы — меч против пера: сограждане обнаруживают, что между ними пропасть. Это имеет немалое значение, и я попытаюсь извлечь важный вывод: может ли быть во Франции демократия, может ли быть Франция страной мира и науки, если она всегда стремилась быть воинствующим государством?»
Он описывает окружающую обстановку:
«Судебное присутствие, внизу — адвокаты, карикатуристы; мерзостные рожи; безмолвный пассивный суд; и световые эффекты — набегающие тучи, от которых в зале становится темнее; на стенах, которые я рассматриваю, прыгают солнечные зайчики…»
Потом — крутой поворот. Самонаблюдение: у него начинаются судороги. Ему скучно. Он мечтает о тюрьме.
«Если я попаду в Сен-Пелажи — описать свои впечатления о тюрьме. Вообще я по природе затворник. На склоне лет это самое подходящее для меня пристанище».
Он всегда остается писателем!
— Это все-таки касается господина Золя! — раздается скрипучий голос Ван Касселя.
Золя вздрагивает. Улыбается. «В самом деле, это все-таки касается меня!»
Военный министр, генерал Бильо, заявляет в Палате: «Дрейфуса судили по закону и осудили справедливо. Он преступник и изменник». Это утверждение, сделанное в тот момент, когда Деманж во всеуслышание доказывает факт передачи секретных сведений, означает не что иное, как открытое давление со стороны правительства. Газеты тотчас же принимаются комментировать заявление Бильо. «Либр пароль» нападает на адвоката Лабори: «Адвокат германского происхождения, натурализовавшийся француз, женатый на английской еврейке. Его отец — немец, служит инспектором в германской железнодорожной компании». Все это ложь. В той же газете пишут, что Пикар разведен и что двое его детей воспитываются в Германии. И это ложь. «Оправдание Золя, значит — война!» — бросает Рошфор. Антисемитские газетенки публикуют список присяжных и их адреса — на случай, если они вынесут оправдательный приговор. Пока определяются результаты пробы сил, дело идет по пути неосторожной оговорки Анри «Давайте начистоту». Бертильон, глубокомысленный и многословный, снова дает заключение:
— Бордеро написано в определенном геометрическом ритме, разгадка которого найдена в бюваре первого осужденного…
Начерченная им схема вызывает повальный смех у публики: ей необходима эта разрядка. На следующем заседании Бертильон заявляет, что не может продолжать показания ввиду запрещения суда касаться Дела Дрейфуса! На сцене появляются другие эксперты. Небольшая перепалка графологов! Шаравэ заявляет, что никогда не мог бы осудить человека только на основании данных экспертизы почерка. Куар, Бельом и Варинар прикрываются «профессиональной тайной». Гобер и Пелетье опять подтверждают благоприятное для Дрейфуса заключение, высказанное ими в 1894 году. Тогда обращаются к другим специалистам. Поль Мейер, член Французского института, Эмиль и Огюст Молинье, профессора Института древних рукописей и Коллежа де Франс, дают заключения, противоречащие официальному.
Судебное разбирательство оборачивается в пользу Золя. Чувствуется, что присяжные заседатели охотно оправдали бы писателя за его мужество[167]. Но они любят армию. Нужно дать им понять: или Золя, или армия. Пелье собирается провести ловкий маневр, который бы показал, что Генеральный штаб и вся армия — это одно целое. 16 февраля он приходит на девятое заседание.
— Что можно требовать от несчастных солдат, если их ведут в бой полководцы, которых стараются всячески дискредитировать в глазах подчиненных? В таком случае, господа присяжные, ваши сыновья, видимо, окажутся на бойне! Господин Золя выиграет еще одно сражение — напишет еще один «Разгром».
