Что же касается банкира Гундермана, фигурирующего в романе «Деньги», то это, вне всякого сомнения, Альфонс де Ротшильд, предком которого был Майер Ансельм Ротшильд, пунктуальный, ненасытный, плодовитый, верующий меняла из Франкфурта-на-Майне, ставший бароном по повелению благодарного ему австрийского императора, а отцом Альфонса был Джеймс, основатель парижского банка Ротшильдов. Альфонс де Ротшильд — управляющий Французским банком, председатель административного совета Компании Северных железных дорог, член Академии изящных искусств (sic), брат Эдмона де Ротшильда, возглавляющего Компанию Восточных железных дорог, внучатый кузен Ротшильдов, оставшихся во Франкфурте, Саломонов, Натанов и Лионелей из Вены, Манчестера и Лондона. Этот Альфонс бился об заклад за Республику, подобно тому как его отец Джеймс бился об заклад за Луи-Филиппа.
Это — что касается персонажей. Еще большее значение имеет сама рассматриваемая проблема. Банк Саккара — католический банк. Банк Гундермана — протестантский и еврейский. Этим банкам, являющимся воплощением разделенного капитала, в романе противостоит Сигизмунд Буш, ученик Маркса. Золя снова приходит к социализму. Можно по-разному относиться к марксизму, но нельзя отрицать того, что это учение дает правильный исторический анализ, и заслуга Золя состояла в том, что он очень рано понял это. И если «Жерминаль» был первым большим романом о рабочем классе, то «Деньги» — первый большой роман о финансовом мире и капитале.
В романе «Деньги» повествуется, таким образом, о реальной борьбе.
«Всеобщий союз», которому Золя дал вполне ясную характеристику в своей книге, за десять лет до того объединил фонды церковных приходов и средства средних слоев ультрамонтанов (при открытой поддержке Ватикана) в руках крупнейших промышленников и финансистов Лиона, с тем чтобы подорвать могущество протестантского и еврейского банка. Банк Ротшильда — еврейский и протестантский — был республиканским, а католический банк — консервативным и реакционным.
В ту пору в Париже жил один кондитер по имени Бонту, который выпускал запеченные в тесте сладости, получившие известность за пределами Франции. Вскоре акции «Всеобщего союза» стали называть «запеканками Бонту». Этот новый могущественный банк не на шутку встревожил правительство. И еще больше встревожил он протестантов и евреев, позиции которых оказались под угрозой. Имена некоторых членов административного совета «Всеобщего союза» (равно как и имена тех, кого могли бы противопоставить «Всеобщему союзу» протестантские и еврейские банки) наглядно показывают, что речь идет о скрытой войне и здесь не может быть места для романтики. Во главе «Всеобщего союза» стояла каста: маркиз де Бьенкур, де ля Буйери, принц де Брогли, виконт д’Аркур, виконт де Майоль де Люппе, граф де Монгольфье, Эжен Вейо, граф де Вийермон и т. д. Эти имена встречаются в списке подписчиков на антисемитскую газету «Либр пароль», издававшуюся Дрюмоном. Однако Гамбетта, республиканец и франкмасон, был противником этого роялистского и католического банка. 31 декабря 1881 года обладатели вкусных «запеканок Бонту» весело встретили Новый год. В активе банка — 179 миллионов! И вдруг удар! Финансовый Пирл-Харбор! Удар этот был, впрочем, весьма прост по замыслу. Акции, накопленные втайне Ротшильдами, были выброшены на рынок, причем они стали продаваться по значительно более низкому курсу. Начинается паника. 28 января «Всеобщий союз» прекращает свои платежные операции. Отдан приказ об аресте однофамильца кондитера и директора банка М.-Ф. Федера. Вести следствие поручают человеку, который умрет, сойдя с ума, до вынесения приговора. Бонту и Федера приговаривают к максимальному наказанию: пяти годам тюремного заключения и 3000 франков штрафа. Это несправедливость, столь же очевидная, как и давление, оказанное властями на суд. В преддверии «Большого дела» происходит «Маленькое дело», являющееся как бы его изнанкой. И во время этого дела Золя, который при любых обстоятельствах мучительно переживал несправедливость, не оказался в лагере «правых».
Глава третья
Между «блеющим пацифизмом» и неистовой воинственностью. — Глупо, как Седан. — «Разгром», 24 июня 1892 года.
— Враждебное отношение партии войны. — Банкет в шале Азаиса. — Застольный разговор. — Отлив.
Девятнадцатым томом «Ругон-Маккаров» Золя обязан Толстому, восемнадцатым — Бальзаку, а семнадцатым — Достоевскому. Обратившись к войне 1870 года и падению Наполеона III, он попытался сделать то, что сделал Толстой, отобразивший бедствия, причиненные России Наполеоном I. Золя не был ни священником, ни рабочим, ни алкоголиком, ни волокитой, ни крестьянином, ни шахтером, ни убийцей, ни финансистом, и это не помешало ему создать «Проступок аббата Муре», «Западню», «Нана», «Жерминаль», «Землю», «Человека-зверя» и «Деньги»; впрочем, Золя не был и солдатом. Для «Разгрома» ему приходится все начинать сызнова. Правда, у него есть одно преимущество, облегчающее задачу: его собственное отношение к войне, которое никогда не было восторженным. Он выразил это отношение еще двадцать лет тому назад в своей резкой статье в «Трибюн», опубликованной во время кампании по мобилизации, и в нескольких рассказах.
Ему хочется создать нечто совсем другое, чем Ватерлоо Гюго в «Отверженных» или Ватерлоо Стендаля в «Пармской обители». Он первым обратит внимание на психологическое восприятие войны:
«Я стирал рубаху, другие ребята варили суп… Представьте себе отвратительную дыру, настоящую воронку, а кругом леса; оттуда эти свиньи пруссаки и подползли так, что мы их даже не заметили… И вот, в семь часов, в наши котлы посыпались снаряды. Будь они прокляты! Мы не заставили себя ждать, схватили ружья и до одиннадцати часов — истинная правда! — думали, что здорово всыпали пруссакам… Надо вам сказать, нас не было и пяти тысяч, а эти сволочи все подходили да подходили. Я залег на бугре, за кустом, и видел, как они вылезают спереди, справа, слева, — ну, настоящий муравейник, куча черных муравьев, вот, кажется, больше их нет, а они ползут еще и еще. Об этом нельзя говорить, но мы все решили, что наши командиры — форменные олухи, раз они загнали нас в такое осиное гнездо, вдали от товарищей, дают нас перебить и не выручают… А наш генерал — бедняга Дуэ — не дурак и не трусишка, да на беду в него угодила пуля, и он бухнулся вверх тормашками. Больше никого и нет, хоть шаром покати! Ну, да ладно, мы еще держались. Но пруссаков слишком много, надо все-таки удирать. Сражаемся мы в уголку, обороняем вокзал; и такой грохот, что можно оглохнуть… А там, не знаю уж как, город, наверно, взяли; мы очутились на горе, кажется, по-ихнему Гейсберг, и укрепились в каком-то замке да столько перебили этих свиней!.. Они взлетали на воздух; любо-дорого было глядеть, как они падают рылом в землю… Что тут поделаешь? Приходили все новые да новые, десять человек на одного, и пушек видимо-невидимо! В таких делах смелость годится только на то, чтобы тебя убили»[144].
Золя в своих лучших романах шел по неторной дороге. Так было и с «Разгромом». Этот роман породил в мировой литературе целую серию романов, где вперемешку находятся «Огонь», «Деревянные кресты», «Воспитание под Верденом», «На Западном фронте без перемен», «Прощай, оружие», «В окопах Сталинграда» и т. д.
Но вернемся к «Разгрому». Наполеон III в ту пору, когда домогался власти, поставил своей целью вернуть Франции былое величие первой державы континента. Ему удалось убедить Францию в ее превосходстве над другими государствами. Но сам Наполеон III не слишком-то верил в это. Франция вступила в безрассудную войну с уверенностью, что она через шесть недель продефилирует по Унтер-ден-Линден. Поражение явилось ужасной травмой. На смену легкомысленному чувству превосходства, возникшему в последние годы существования Империи, придет чувство неполноценности, и страна будет стремиться любой ценой избавиться от этого чувства. Франция хочет забыть события недавнего прошлого. Хочет, чтобы поражение кануло в вечность. Она обожает своих генералов, думая при этом не о вчерашнем, а о завтрашнем дне. Она доверилась бы Мак-Магону или Буланже, если бы первый был умен, а второй — храбр. Она любит парады, она оплакивает отторгнутые провинции, аплодирует Деруледу. Армия — единственное средство, с помощью которого можно вернуть захваченные земли. И поэтому — горе тем, кто замахивается на армию, в особенности если этот человек прав! «Да здравствует армия!» — кричит Париж.
