Золя, сугубо штатский человек, предчувствует опасность, которой подвергается страна к началу 90-х годов в связи с тем, что вновь начинают повторять ошибки Баденге. Этот рассудительный патриот считает, как он считал и в 1870 году, что в начале войны поражение столь же возможно, как и победа. (Первая безжалостная истина.) Золя приводит в ужас безумие толпы, которая вопит от восхищения при виде Буланже. В основе «Разгрома» будет лежать следующая идея: показать войну такой, какая она есть на самом деле. Именно в этом заключается главное достоинство романа. И не следует смешивать основную идею романа с тем, что позднее назовут «блеющим пацифизмом», с пацифизмом куплетов, который уже процветал в ту эпоху, когда была популярна песенка «Вино Марсала»: «Ах, будь ты проклята, война!» (на что сторонники войны отвечали: «Эта птичка летит из Франции»), Золя не был ни с теми, ни с другими. Блеющий пацифизм и его высказывания о войне с биологической точки зрения — вещи несовместимые.
«Война это сама жизнь. Ничто не существует в природе, ничто не рождается, не растет без борьбы. Чтобы мир существовал, нужно есть и быть съеденным. И лишь воинственные нации всегда процветали, нация умрет, если она разоружится. Война — это школа дисциплины, самопожертвования, храбрости, это натренированные мускулы, закаленные души, братство перед лицом опасности, здоровье и сила…»
Золя откровенно высказался о замысле «Разгрома»:
«Не следует больше ни скрывать, ни оправдывать наши поражения. Нужно их объяснять и относиться к ним как к ужасному уроку. Нация, пережившая подобную катастрофу, является бессмертной нацией, непобедимой в веках. Мне хотелось бы, чтобы от этих страшных страниц о Седане исходило стойкое доверие, чтобы они прозвучали как страстный призыв к возрождению Франции».
Таков гражданский патриотизм перед лицом уродливого военного патриотизма той эпохи.
В апреле 1891 года в арденнской прессе промелькнуло сообщение: «В пятницу, в четыре часа дня, в Вузье приехал вместе со своей женой г-н Эмиль Золя, следуя из Реймса в экипаже». 17 апреля он ночевал в Вузье, 18 — в Шене, 19 — в Седане. Он возвратится в Париж 26 апреля. Эту неделю он провел с большой для себя пользой: в Шене он встретился с доктором Мартеном, мэром и генеральным советником, в Седане — с промышленником Филиппото, мэром де Живонном, нотариусом Анри Ненненом, садовником Юбером. Золя перелистывает свои блокноты, в которых он записал рассказы очевидцев событий.
«Господин Золя, это происходило здесь. Я осторожно, стараясь быть незамеченным, подкрался к садовой ограде. Вся мебель, кресла, диваны были вытащены из дома и находились под открытым небом! В моих креслах сидели зуавы. Зуавы в красных штанах. Они спали. Я закричал, чтобы разбудить их. Но все они были мертвы, господин Золя!
— Послушайте, господин Золя. У похороненного солдатика из морской пехоты был вырван глаз. Когда откопали его труп, то нашли письма, покрытые кровью и грязью… Хотите на них взглянуть, господин Золя?
— Один зуав пришел сюда поискать то место, где он был ранен пулей в ухо. Этот зуав рассказал мне, что он был бы убит на месте, если бы пуля сначала не прошла навылет через голову его товарища…
— Господин Золя, они кричали: „Мама!“ и „Пить, пить!..“»
Потрясенный Золя записывает, записывает, записывает…
В Седане ему повстречался Жан-Батист Клеман, автор песни «Время вишен», но Золя не узнал его. Как бы ему хотелось, чтобы Жанна спела эту песню отчаяния, звучащую от Седана до Монмартра, от Райшоффена до Версаля:
О незабвенная пора цветенья вишни!
Я ранен был тогда, навылет ранен в сердце,
И ране не зажить…
Седан остался незажившей раной. Золя почувствовал здесь поражение особенно остро. Пить, пить!.. «Стадо овец, господин Золя». Он как бы переживал заново эту трагедию, развязку которой дала ему история: император верхом на лошади, сверкающий орденами, с нарумяненным лицом, капитулирующий перед силами, которым он позволил разбушеваться.
Золя посетил дом г-жи Сенар в Реймсе, где останавливался император. Он представил себе, как Ругон (простите, Руэр) отдавал здесь приказ Мак-Магону вести войска на помощь Базену и как затем он примирился с мыслью о поражении, чтобы досадить Трошю, которого он ставил таким образом в подчинение ненавистному Мак-Магону! Заглянув в прошлое, Золя содрогнулся, поняв всю абсурдность этих поступков.
Вернувшись в Париж, Золя проконсультировался с историками, в частности с Дюке, специалистом по истории войны 1870 года. Теперь он стал понимать Наполеона, этого нерешительного человека, постоянно подталкиваемого женой-испанкой, стремившейся упрочить положение Империи, которой угрожали либеральные уступки ее мужа, и инстинктивно понимавшей, что война всегда усиливает исполнительную власть при условии, разумеется, если она завершается победой! Перед ним вновь возникли «беззаботные и беспечные» Оливье, Лебеф — победитель в битве при Сольферино, маршал Франции, которому всегда сопутствовал успех, и генерал Кузен-Монтобан, граф Паликао, завоеватель Пекина, который оробел, как новобранец, когда Законодательный корпус после седанской катастрофы предложил ему стать диктатором!
О да, глупо, как Седан!
Главная идея «Разгрома» весьма внушительна. Роман был хорошо написан, в нем три одинаковые части по восемь глав в каждой; поражение до Седана, затем Седан, осада Парижа и Коммуна…
«Разгром» получил исключительно высокую оценку в «Деба», «Тая», «Ревю де де монд». Роман одобрил даже Фаге. Свое восхищение выразил Анатоль Франс. Одним из самых необычных поклонников Золя стал… Но догадайтесь сами:
«Сударь и дорогой высокочтимый собрат, я прочитал и только что вновь перечитал „Разгром“, который вы прислали мне, за что я вам весьма благодарен. Эта книга, являющаяся шедевром среди стольких других ваших шедевров, заставила меня трепетать от целительной скорби и глубочайшего восхищения…»
Не ломайте себе голову, это Поль Верлен. Еще больший интерес книга вызвала у широких слоев читателей. И не только во Франции, но и за границей. 24 июня 1892 года «Разгром» был издан одновременно и в Лондоне, и в Нью-Йорке, затем в Испании и других странах.
Однако военные сразу же обвинили Золя в антипатриотизме и пораженчестве. Будучи не в состоянии отрицать разгрома 1870 года, новые враги Золя придрались к деталям. Например, обратились к тому факту, что у Наполеона III было нарумянено лицо. Если бы у Наполеона III в Седане не было нарумянено лицо, чтобы скрыть от войск болезненную бледность этого человека, тело которого разъедал тяжелый недуг и который был болен дизентерией, у которого были камни в почках, нарушена функция предстательной железы, который постоянно испытывал жестокие страдания, так его необходимо было бы нарумянить! Партия реваншистов использовала, в частности, письмо баварского капитана Танера. Этот немецкий офицер защищал французскую армию и обвинял Золя в том, что он недооценивал ее. Прекрасный жест. Слишком прекрасный. Реакционеры воспользовались этим жестом, хотя впоследствии это не помешает им яростно обвинять Золя в том, что в Деле Дрейфуса он выступает на стороне немцев! Танера сделал жест элегантный, но отнюдь не бескорыстный. Разве, прославляя силу врага, он тем самым не набивал цену своим соотечественникам-победителям?
Вскоре, однако, эти нападки прекратились, потому что их нечем было обосновать и потому, что они не нашли отклика. Армия молча переварила «Разгром». Но когда Золя подставит себя под ее удары, армия вспомнит о «Разгроме».
Что же касается литературных достоинств романа, то уместно будет привести высказывание Леона Доде. 20 июля 1892 года Доде, который обладал поразительной способностью быть всегда несправедливым, за теми редкими исключениями, когда, преисполненный восхищения перед литературным произведением, он рукоплескал своему противнику, например Прусту или Мальро, писал Золя из Отевиль-Хаус: «Дорогой г-н Золя, я прочитал вашу прекрасную книгу с огромным интересом, и я заметил, что вы исходите из точки зрения, диаметрально противоположной точке зрения Толстого… Но, боже мой, какой вы волшебник! Вы обладаете поистине потрясающей способностью представить в своем воображении огромные массы людей». Как все это не похоже на грубые оскорбления, которые обычно наносил Доде! Он называл Золя «прямым наследником эпохи Возрождения» (что было весьма тонким суждением) и в заключение писал: «„Разгром“ — нечто большее, чем роман, это изложение философии войны. Вы исследуете неистовство самого сильного инстинкта человечества. Вот почему даже ваши поклонники имеют право и должны обсудить эту философию…» Что можно добавить к похвале, высказанной человеком, который будет самым злейшим врагом Золя?
