«Золя стремится побороть прежде всего некоторые тенденции, жертвой которых он оказался, а именно „романтическое наследие“ и ипохондрию, а также шопенгауэровский пессимизм, которому в тот период — в 1883 году — поддался кое-кто из его ближайших друзей и собратьев, в особенности Гюисманс и Мопассан».
Он борется с этим пессимизмом, постоянно испытывая его влияние, и этот конфликт находит в романе свое воплощение в диалоге между сердобольным Лазарем и наделенной ясным умом Полиной.
Золя работал над «Радостью жизни», не отрываясь, с 25 апреля по 23 ноября 1883 года. Действительно, он погрузился в изучение Шопенгауэра. Но писатель лучше переваривал медицинские трактаты. Он поддерживал личный контакт с Шарко, первым невропатологом той эпохи, и его собственное нервное расстройство, естественно, позволяло ему ближе познакомиться с этой наукой, основанной на догадках и предположениях. Шарко был для него тем, кем для Бальзака был Месмер. Шарко, только что опубликовавший свои «Лекции о нервных заболеваниях», пользовался тогда таким же огромным влиянием, какое имел полвека спустя Фрейд. Знакомство с Шарко сыграло исключительную роль в жизни Золя. Исследователи на это не обратили достаточно серьезного внимания. Золя в ту пору переживал острый моральный и физический кризис. Он живет, постоянно думая о смерти. Роман «Радость жизни» нужно читать с учетом этих психических факторов. Героя зовут Лазарь. Золя наделяет своих персонажей определенными именами, считая, что они несут чудодейственную силу (это относится и к его собственному имени). Мопассан скажет по этому поводу: «Какое счастье для талантливого писателя родиться с таким именем!» Лазарь — это евангельский воскресший мертвец. Такое утверждение оставалось бы спорным, если бы позднее у Золя не появился другой Лазарь — в «Смерти Лазаря».
«Этот Лазарь, — утверждает специалист Жан Виншон[102], — болен неврозом, который выражается в депрессии и страхе смерти… Он не может закрыть книгу, взять какой-нибудь предмет, не подумав о том, что он делает это в последний раз… Он прикасается определенное число раз к мебели, камину, дверям. Сделав три шага вправо, он тотчас же делает три шага влево. Он постоянно повторяет это, полагая, что тем самым спасется от смерти». И далее: «Лазарь стыдится этих действий, но не может не совершать их».
Золя уточняет то, благодаря чему его герой превращается в его двойника: «Это был результат нервного расстройства у пессимиста и позитивиста, который заявлял, что верит лишь в факт, эксперимент». Лазарь мечется, проявляя «стыдливость и замешательство, присущие женщине, которую застигли врасплох голой». Он клянется, что не будет больше так поступать, «но тотчас у него начинало судорожно биться сердце, и клятвы улетучивались… он протягивал руки, испуская крик: о, боже мой! боже мой!»
Анализ Виншона настолько правилен, что стоит еще раз обратиться к нему:
«Арифмомания — вера в магическую силу чисел — чаще всего 3 или 7 — является разновидностью ономатомании — желания произносить некоторые слова, зачастую — непристойные. В 1883 году, когда Золя писал „Радость жизни“, Шарко и Маньян готовили свою работу об этих разновидностях навязчивых идей… Он заимствовал из этих исследований подробности о проявлении арифмомании, дополнял их собственными наблюдениями над самим собой, но если верить Гонкуру (и другим, в том числе самому Золя), то эти дополнения были весьма ограниченными и сводились они к тому, что Золя питал суеверие к числам 3 и 7, его преследовали некоторые навязчивые идеи, когда он закрывал окна… Зато вполне возможно, что, изображая скуку, потерю интереса к жизни, он опирался на собственные мучительные переживания».
— Радость жизни, господин Золя!
— Да, радость жизни, дорогой!
Мопассан, которому было суждено умереть в сумасшедшем доме в результате общего паралича и который так же, как и Золя, страстно увлекался Шопенгауэром, ясно осознавал эту трагедию. Поэтому и на этот раз он высказывает справедливейшее суждение, проникая в самые сокровенные тайники человеческой души:
«Среди его самых замечательных романов немного найдется произведений, исполненных того величия, которое присуще истории этой обыкновенной буржуазной семьи; банальные и страшные драмы разыгрываются в ней на фоне великолепного моря, моря, жестокого, как жизнь, и, как жизнь, беспощадного, и это море медленно подтачивает бедную рыбацкую деревушку, расположенную среди прибрежных скал. И над всей книгой витает черная птица с распростертыми крылами: смерть»[103].
Глава шестая
Поэма Гюго. — Забастовка шахтеров в 1884 году. — Подземелье. — Интернационал. — Александрина.
— Золя в период работы над «Жерминалем». — Построение романа. — Черный плевок. — Романтизм и роман-фельетон.
— Политическая и социальная интуиция романиста. — Смерть Валлеса.
В 1869 году, когда Золя разрабатывал общий план «Ругон-Маккаров», на шахтах Обен в департаменте Авейрон происходили волнения. Гюго писал:
…Отец мой, мать и я — мы все в семье шахтеры.
Работа нелегка, бранился мастер злой…
Когда кончался хлеб, нам уголь был едой…
…Спускаешься на дно,
Кругом так холодно, и скользко, и темно.
Струится вечно дождь, хоть неба нет в забое…
…Просили, чтобы нам
Работу тяжкую немного облегчили,
И помогли бы жить, и больше нам платили.
— Что вам ответили? — Что мы должны молчать.
Хозяин в гневе был и в нас велел стрелять
[104].
Этот отрывок (далеко не лучший) из сборника «Мрачные годы» Гюго как бы предвосхищает «Жерминаль». Было бы легкомыслием искать в нем истоки, но еще большим легкомыслием было бы не обратить внимания на их сходство. События в Обене конкретизируют план «Ругон-Маккаров» и их эпизод — «Жерминаль». Но лишь в 1884 году Золя приступает к работе над этим романом.
Это произведение рождено негодованием молодого человека, возмущенного нищетой рабочих. Оно входило составной частью в эпопею, но автор долгое время откладывал осуществление своего замысла. Создав в дополнение к «Западне» роман о буржуазии — «Накипь», Золя захотел дополнить это произведение романом о провинциальной жизни. Писатель верит в свое искусство, верит в собственные силы, верит в успех. И несмотря на приобретенную им профессиональную легкость, он весь уходит в работу.
Правда, можно говорить лишь о легкости относительной. История создания романа «Жерминаль»[105] по сравнению с другими произведениями известна нам очень хорошо. В феврале 1884 года Золя приезжает в Лилль по срочному вызову Альфреда Жиара. Он познакомился с этим депутатом от департамента Нор в Бретани во время летнего отдыха, на рыбной ловле. (Рыболовы всегда выглядят странно — с одной стороны, это серьезные господа в пенсне, с другой — мальчишки с голыми волосатыми ногами, шлепающие но воде.) Дарвинист, как и Золя, Жиар был видным ученым, изучавшим проблемы пола. Золя рассказал ему о своем замысле и о своих колебаниях: на чем остановиться — на бассейне Луара — Сент-Этьенн, Обене (именно Обене) или департаменте Нор? Жиар убедил его избрать департамент Нор.
И вдруг вспыхнула забастовка. Какая удача оказаться на месте, когда развертываются события! Обычно шахтеры недоверчивы; Жиар вынужден выдать романиста за своего секретаря.
