Чтобы не волновать моих родителей, мы поставили телефон на „занято” и сбежали, но скрыть от них ничего, естественно, не удалось. Они позвонили на следующий день и сказали, что видели Крупнова по CNN, причём его показывали всё время, потому что у него была самая зверская рожа из всех, кто там был. Я стояла рядом с ним, но меня они не увидели: подумаешь, стоит какая-то баба в платке, толку-то от неё! А у него была настоящая зверская рожа, потому что для него всё было очень серьёзно.

Но уже на второй день, стоя посреди баррикад, он понял, что всё разворачивается в нашу сторону и что всё будет нормально. И тогда он поехал домой, сказав:

– Всё, война окончена! Всем спасибо!

А там шёл угар! Но он-то туда не тусоваться ходил, и угорать впустую ему было неохота. Он там был, пока понимал, что для перелома может зачем-то понадобиться. А когда он понял, что всё в порядке, то на этом баррикады для него закончились, а эйфорию разделять ему не хотелось. И мы уехали…»

Августовские события сильно повлияли на Крупнова. Теперь он стремился жить быстрее, чтобы за малый срок получить от жизни максимум. Он хотел успеть ухватить за хвост удачу. «Я подохну завтра и так ничего и не увижу!» – говорил он.

Маша, жена Толика, вспоминала, что с первого дня их знакомства (а ему тогда было всего семнадцать лет) Толик постоянно говорил, что будет жить очень недолго: «Он говорил это мне в спокойной беседе, так, будто знал наверняка, сколько ему отпущено. И мне всегда казалось, что он себя запрограммировал на такой полёт, до 33 лет…»

Подобный подход к жизни называют фатализмом. Творческим выражением подобной философии стали песни с вывернутыми наизнанку эмоциями, в частности песня «Ещё один день», в которой Толик очень точно передал своё тогдашнее состояние.

Новый 1992 год музыканты «Обелиска» встретили работая над записью альбома «Ещё один день», основу которого составили композиции из «One More Day» с русскими текстами. Андрею Денешкину и Евгению Чайко наконец-то удалось собрать собственную студию. Договорившись с партнёрами, они втиснули её в помещение бомбоубежища на «Семёновской», но условия там были таковы, что Ермакову пришлось записывать отдельно барабаны и тарелки, – комнатка, где стояла ударная установка, была настолько маленькая и плохо заглушенная, что одновременное звучание тарелок и барабанов улавливалось микрофонами как сплошной железистый шум. И Ермаков ухитрился отдельно, в два дубля, записать барабаны, мысленно представляя, как он бьёт по тарелкам, а потом, стуча по тарелкам, опять-таки мысленно представлять, как бьёт по барабанам. Уже потом на студии «Видеофильм» эти записи совместили и получили то, что требовалось.

Издавать пластинку Крупнов решил самостоятельно. Алина вспоминает, как им было страшно занимать деньги, поскольку велика была опасность не расплатиться. Тогда она сказала: «Толик, у тебя есть фаны, которые тебя любят, у кого-то из них есть разбитые „запорожцы” – они всё развезут по рынкам, по палаткам. Мы сделаем всё сами, надо только утром вставать пораньше».

И Толик впрягся в настоящее мужское дело.

«Он очень волновался, когда вёз рюкзак с деньгами на студию, – вспоминает Алина. – И ещё более волновался, когда вёз ещё больший рюкзак с деньгами на Апрелевский завод: ведь никто не поймёт и не простит, если с этими одолженными деньгами что-то случится, пусть даже ты необычайно талантливый, умный и красивый. С другой стороны, Толику всё это дико нравилось: в него поверили, в него вложили деньги».

Довольный и уверенный в себе, он даже начал по-другому разговаривать и одеваться. Раньше он ходил в чёрных узких джинсах и чёрной майке с черепом, теперь на нём были надеты белая майка и свободные светлые брюки – и никаких черепов. Крупнов подстригся, и коротко стриженная голова с тех пор стала его особенностью.

«У него изменилась даже манера вести себя, – рассказывает Алина. – У него исчезла эстетская неторопливость. Он завёл себе ежедневник, куда на полном серьёзе записывал все свои дела. Ему нравилось, что он – конкретный человек и что пошли какие-то реальные дела, что у него есть ежедневник, в который есть что записывать».

Летом пластинка «Ещё один день» вышла в свет. «Правда, мы очень долго возвращали взятые взаймы деньги, – рассказывает Алина. – Мы рассчитывали вернуть их в течение года, а возвращали два с половиной и даже больше. Тем не менее мы деньги вернули…» А новые ощущения, которые испытал Крупнов в тот период жизни, нашли поэтическое отражение в «Пятой песне», которая позже была записана на альбоме «Я остаюсь».

1993 год начался работой в студии над альбомом «96 + 415». Это был демоальбом, в котором были представлены изначальные версии таких песен, как «Я остаюсь», «Дом жёлтого сна, часть 2» и другие песни, которые впоследствии вошли в альбом «Я остаюсь». Записывали «96 + 415» на студии BIZ на «Тульской», параллельно там же свой альбом писала группа «Тризна», и процесс работы сопровождался неумеренным потреблением алкоголя. По уверениям Толика, было выпито 415 бутылок спирта Royal, крепость которого как раз и составляет 96 градусов. Презентация альбома состоялась в марте в ДК МАИ. Группа не выступала, из колонок для журналистов и избранной публики звучала фонограмма «96 + 415», а Крупнов просто сидел на стуле в холле ДК и рассказывал о новом диске.

10 мая «Обелиск» играл в Лужниках на разогреве у Accept, совершавших тур, посвящённый раскрутке своего нового (и первого после воссоединения) альбома «Objection Overruled».

Спустя немногим более месяца, 14 июня 1993 года, «Чёрный Обелиск» снова появился на большой сцене, «разогревая» Faith No More, и публика с удивлением обнаружила, что наши парни не менее круты, чем заграничные гости.

В ходе работы над альбомом «Я остаюсь» Володя Ермаков предложил Крупнову перезаписать «Стену», поскольку у группы ещё оставалось неиспользованное студийное время. Толик на радостях вытащил на божий свет два номера из самой первой программы – песню «Чёрный обелиск», которая на данном издании «Стены» впервые появилась в студийном варианте, и «Болезнь», которую он переделал, снабдив новыми аранжировкой и текстом. В итоге песен набралось на целый альбом.

…Однако, несмотря на глубочайшую любовь к рок-музыке, главными из искусств в середине 1990-х для Крупнова стали кино и театр: он сыграл центральную роль в фильме «Научная секция пилотов» режиссёра Андрея И, где его партнёрами были Виктор Павлов и Лидия Федосеева-Шукшина. «Толика очень тянуло к Виктору Павлову, – вспоминает Алина, – ему хотелось пообщаться с настоящим актёром, прикоснуться к настоящему киношному миру, и он вполне ощущал себя как возможную часть этого мира. Он очень рассчитывал на этот фильм, воспринимая его как первую ступень к тому, чтобы сделать какую-то собственную историю в кино. Этот фильм давал ему возможность продемонстрировать свою типажную уникальность. Он точно знал, как всё будет развиваться: сначала он продемонстрирует только физиологию, как это и было у Андрея И, но она должна зацепить, после чего к нему начнут поступать другие предложения, с помощью которых он просто сможет стать там, в киномире, своим человеком. Ему дадут роль, где он сыграет себя, а потом он получит роль, где он сможет проявить себя как актёр…»

Кадр из фильма «Научная секция пилотов». Фото из архива Алины Волокитиной

Почти всё так и случилось: Крупнов получил предложение сыграть роль контрабасиста в спектакле Театра имени Рубена Симонова «Контрабас» по пьесе Патрика Зюскинда (режиссёр Сергей Зуев). В спектакле звучали бас-гитара и контрабас, и, разумеется, это была не фонограмма, как принято в театральных постановках, – всю музыку Толик играл «живьём». «Но театр не стал для него интересной историей, поскольку театр – это регулярно, это постоянно, это привязка, – рассказывает Алина. – Пусть в кино за тобой приезжают в семь утра и везут тебя на площадку, и ты не помнишь, какой сегодня день, какое число, но зато ты отснялся – и пошёл гулять и про всё забыл, а театру нужно отдавать своё время регулярно. И конечно, театр этим его уже настолько достал, что он возненавидел его!..»