Крупнов в 1990-х. Фото из архива Алины Волокитиной

И если бы он не был другим, если бы это не было диссонансом с другой его стороной, я бы никогда в жизни… У меня не хватило бы смелости вдруг начать жить с таким человеком, потому что всё это было действительно очень страшно…»

«Я не могу сказать, к кому я отношусь лучше, к Маше или к Алине, – говорит Эвелина Петровна, мама Толика. – И Маша, и Алина любили Тольку, и та и другая ему многое прощали, и той и другой досталось, потому что быть женой Толи было нелегко.

Алина с ним очень много возилась. Ей много досталось. И тем не менее она ему бесконечно предана до сих пор. И я могу её понять: я после моего мужа тоже не могу найти равного ему человека…»

Алина признавалась, что её поразила атмосфера вэдээнховской квартиры Крупновых. До сих пор Толик был для неё рок-героем, спустившимся к ней со сцены в облаках славы, а тут он вдруг оказался погружённым в жизнь, которую она раньше могла видеть только в старом советском кино.

«Это было похоже на какой-то соцреализм: фотографии родственников на стенах, нежные отношения с сестрой, вечные созвоны с одноклассниками, милые разговоры с мамами одноклассников. Я думала, что такого уже не бывает, – в восторге вспоминает Алина. – У него были идеальные взаимоотношения с сестрой Наташей. Они ведь очень по-правильному росли, то есть брат с сестричкой за ручку, как в настоящих советских фильмах. И на фотографиях они всегда вместе. У них действительно всё было очень честно и очень здорово. И посреди каких-нибудь ужасных метаний Крупский всегда звонил ей, и они что-то обсуждали.

Когда мы в первый раз вместе поехали за границу, он всё высматривал подарок своей учительнице музыки. И в каком-то антикварно-художественном купил ей скрипочку, маленькую… Мне казалось, что у таких парней всегда всё по-другому!..»

Толик в каких-то своих привычках действительно бывал очень консервативным и старомодным человеком. Например, он считал, что мужчина должен обеспечивать семью. Потом, уже в 1990-х годах, это стало отличительной особенностью нового среднего класса: у мужчины должна быть жена, жена не должна работать, у неё должны быть дети, по возможности больше: жена и дети должны быть очень хорошо обеспечены…

«Весну обязательно нужно было встречать походом за ландышами и на карусели, – вспоминала Алина о привычках Толика. – В выходные надо было ездить на трамвае и троллейбусе, и только если торопишься – на машине.

А ещё я ни разу не видела, чтобы Крупский дрался. И это при том, что ситуаций, которые могли бы закончиться дракой, регулярно возникало миллион. И ничего, везде – тишина и красота. Любую конфликтную ситуацию он умудрялся разводить миром, и всё всегда заканчивалось песнопениями и браталовом. Максимум, что он мог сделать, – это громыхнуть чем-нибудь, чтобы обратить на себя внимание. Да потому, что он всегда был дико добрым, никогда не провоцировал и никогда никого не оскорблял!

У него никогда не бывало реакции „развернуться и уйти”, если бабушка на каком-либо входе начинала: „Не пущать!”. Он начинал с ней чего-то перетирать, и уже через несколько минут разговора бабушка была готова не только пустить его, но ещё связать ему шарфик, носки и завернуть с собой пирожок. Потому что у него была вкрадчивость такая душевная, и люди на это велись просто на раз. Потому что все хотят человеческого отношения, а у него был запас этого человеческого отношения – мешки просто! В результате мы могли провести столько людей, сколько хотим, потому что разводка была… честная: он правда их всех очень любил.

И ещё вокруг него существовал целый круг влюблённых женщин. Он сам давал для этого повод: он говорил с ними за жизнь! Подъедая в перерыве концерта бутерброд, он мог подсесть к женщине и начать расспрашивать её про то, про это, например, про то, как дети учатся в школе, делая это вкрадчивым голосом и внимательно выслушивая всякую чушь, от реальных проблем и до гинекологического бреда… То есть он выслушивал женщин, и потом от них бывало очень сложно отделаться. Поэтому вокруг него всегда вилось минимум пять влюблённых тёток, причём разного возраста, именно потому, что они с таким отношением к себе не сталкивались.

А фанов из гримёрной выгнать было просто невозможно, потому что… он помнил, как кого зовут, он всегда задавал им какой-нибудь вопрос, который давал им понять, что он не забыл их предыдущий разговор…

Но если честно, то до недавнего времени я думала, что настоящие мужчины бывают только такие, как он, а все остальные – уроды…»

Продолжая разговор про перемены, надо отметить, что под влиянием Алины у Толика внезапно изменились вкусовые пристрастия, теперь вместо водки Крупнов стал пить красное вино, которое ранее абсолютно игнорировал. А потом он и вовсе ушёл в завязку, правда, как потом выяснилось, в небольшую…

В квартире на ВДНХ Толик и Алина прожили около месяца, а затем перебрались в квартирку близ метро «Аэропорт», к Алининой подруге, муж которой был театральным режиссёром, и потому туда ежевечерне набивалось огромное количество разного околотеатрального народа. Вся эта публика веселилась, устраивая различные розыгрыши и мини-представления, но все разговоры, происходившие в той квартире, сводились к тому, какие они все гениальные актёры и как бы кто-нибудь взял их да куда-нибудь перенёс, и уж они показали бы всему миру, какие они «гамлеты-офелии»! Крупнов, который тогда жил очень активно, в стремлении во что бы то ни стало вернуть свою группу на уровень популярности 1987–1988 годов, слушая эту нескончаемую болтовню, просто зверел. Как ответ всем этим разговорам, он сочинил песни «Я остаюсь» и «Здесь и сейчас», которые в точности соответствовали тому, что он тогда чувствовал.

Возможно, в подобном настроении и кроется основная причина того, что американский проект так и не был реализован. Говорят, Крупнов сказал Зосимову, что для него важнее добиться успеха здесь, а потом уже ехать на Запад. «Это не тот интерес, который мне нужен», – говорил Толик о возможности реализовать себя за рубежом.

Летом Толик и Алина переехали в съёмную квартирку, которая находилась на Ленинском проспекте в одной из красных 16-этажек, стоящих между Центральным домом туриста и гостиницей «Салют».

Здесь, на Юго-Западе, их застал август 1991 года, когда приснопамятный ГКЧП попытался взять власть в стране в свои руки. Действующий президент СССР М. С. Горбачёв был арестован на своей крымской даче в Форосе, а в Москву вошли танковые колонны. Бронетехника двигалась к центру столицы по Ленинскому проспекту, прямо под окнами дома, где жили Толик и Алина.

«Танки шли у нас на „Юго-Западной” под самым нашим балконом, – вспоминает Алина, – а мне как раз в тот день нужно было идти на работу к 7 утра, потому что я работала переводчиком на мосфильмовской картине, где снимались американские актёры. Соответственно, я встала в 6 часов утра, чтобы ехать снимать кино, вышла на балкон и… такое увидела! В 6 часов утра танки как раз входили в Москву! Естественно, Крупский тоже выскочил, посмотрел на эти танки и попытался меня не пустить на работу. Я всё же поехала, а когда вернулась со съёмок домой, он уже написал текст песни „Город в огне”. Он решил, что это – война, и уже собирался на баррикады. Причём собирался на баррикады взаправду, не как другие! Те собирались туда, понимая, что там – тусоч и будут все наши, а он – на полном серьёзе!

А я ещё в шутку говорю:

– Ну что? Назад в подвалы?

– Нет! Кто угодно! Назад в подвалы? Нет! – для него всё было очень серьёзно.

И мы, естественно, в первый же день туда и попёрлись. Он понимал, конечно, что от его присутствия ничего не изменится, но он хотел быть там, где вершится всеобщая судьба, и в том числе – его. Да мало ли что! Вдруг можно будет что-нибудь сделать, чтобы это изменить? И соответственно, он немедленно помчался туда с Лёшкой Иванцовым и кучей народа.