В то время, когда «Машина Времени» была под запретом в Москве, Макаревич со товарищи свободно выступали в Долгопрудном. Фото из коллекции Д. Жура и В. Трущенкова

Этот «второй формат» не только «разогрел» публику, но и вызвал доверие у администрации института, которая решила, что физтех-клубу можно доверить этот зал не только для артистов, но и для мощных рок-концертов.

«Насколько я помню, – рассказывает Дмитрий Жур, – ни руководство института, ни партком никогда не высказывали жёсткого запрета, и время от времени, понятно, что не ежегодно, основываясь на безукоризненной работе клуба, нам давали карт-бланш на большие фестивали. Поскольку вся наша работа была замешена на чёткой организации: дружина, билеты, порядок, отсутствие скандалов, – то многократно повторенный успех позволял разрешить большее».

С самого начала этот фестиваль вызывал понимание его значимости у всех. У студентов – само собой, потому что лишь одному из нескольких десятков могло повезти попасть туда. Зал вмещал 600 человек, билеты были строго лимитированы, а потому отпечатаны в секретной типографии. Преподаватели, партком, профком, комитет ВЛКСМ и деканат получали свою квоту на билеты. Это – те организации, которым нельзя отказать, и вопрос шёл лишь о количестве билетов. Все, кто попал на фестиваль, чувствовали, что соприкасаются с чем-то значительным.

«Я помню эту приподнятость у всего зала, – вспоминает Дмитрий Жур. – Это было мероприятие, которое поддержало всех. Все люди, которые связали с этим жизнь, получили серьёзный толчок в профессии. Этот фестиваль удивителен тем, что на нём фактически стартовала российская „новая волна”, и я прекрасно помню, как Журавлёв и Сюткин при нас смаковали, слушая The Police, песню „Canary in a Coalmine”. А потом сами заиграли в этом стиле».

«А у меня от фестиваля остались только отрывочные воспоминания, – говорит Владимир Трущенков, – поскольку я был организатором и постоянно разрывался между аппаратчиками, музыкантами и охраной. То приходит охрана МФТИ и говорит, что артисты пьют спиртное, курят в неположенных местах, что это – безобразие и надо всё прекратить, – и мне приходилось идти как-то всё это утрясать, заминать, разбираться с артистами…»

Поначалу предполагалось, что это будет не просто фестиваль, а конкурс, поэтому Саша Кочин даже собрал жюри, в которое вошли драматург Виктор Славкин, музыкальный критик Артемий Троицкий и секретарь комитета комсомола МФТИ Владимир Зернов (ныне ректор Нового открытого университета). Но в ходе концертов жюри заявило, что оно не берёт на себя ответственность определять, кто лучше, а кто хуже. Члены жюри с энтузиазмом говорили музыкантам, как прекрасна, как нова и свежа их музыка. На том фестивале победили все.

«Кофейня» продолжала функционировать все 1980-е годы, и туда плавно переместилось большинство групп, принявших участие в том фестивале. Но подобных фестивалей в Долгопрудном больше не проводилось. Впрочем, в последующие два года и в самой Москве не прошло ни одного настоящего «электрического» рок-концерта, поскольку в начале 1980-х Союз композиторов СССР инициировал массированную атаку на рок, стремясь загнать рокеров в подполье. И лишь «Кофейня» в Долгопрудном оставалась одним из немногих мест в столице, где рок мог более-менее спокойно существовать.

В середине 1980-х, когда появилась рок-лаборатория, с концертами стало проще. Тогда «Кофейня» перестала быть диковинкой и превратилась в легенду.

В 1970-х, летом, когда Москва пустела, когда студенты разъезжались на практику или по стройотрядам, когда сейшеновая жизнь в вузах замирала, весь тусовочный народ устремлялся в Подмосковье, где на многих открытых танцверандах играли те самые рок-группы, что зимой собирали толпы поклонников в столичных домах и дворцах культуры. Самыми популярными были танцплощадки в Люберцах и Пушкине. Летними вечерами в субботу и в воскресенье именно они становились центрами рок-вселенной.

Люберцы были вотчиной Григория Безуглого, вокруг которого всё крутилось и вертелось в сумасшедшем рок-н-ролльном ритме.

Григорий Безуглый (или Гриня, как зовут его близкие друзья) родился в 1954 году в Ставропольском крае, но уже вскоре его родители переехали в Лыткарино Московской области.

Григорий Безуглый с дочерью Ольгой

Семья Безуглых жила на берегу Москвы-реки, в доме Грининой бабушки. Мимо плыли баржи, везли песок и гравий. Поскольку родители целыми днями пропадали на производстве, то уже в четыре с половиной года Гриня был вполне самостоятельным пацаном. Его опекал старший брат Юра, который был для Грини настоящим кумиром. Он был очень сильным парнем и запросто мог перебросить камень через Москву-реку, в то время как другие и до середины не могли докинуть. В пятнадцать лет Юра плёл чалки, так назывались тросы, на которых перетаскивали тяжёлые грузы.

Увлечение музыкой, которое осталось с Гриней на всю жизнь, началось c того, что Юра принёс записи Элвиса Пресли «на костях». Гриня и раньше слышал у своего старшего брата на магнитофоне твисты Чабби Чеккера. Его друзья, отмечая советские праздники, и 7 Ноября, и 1 Мая, танцевали не под комсомольские песни, а заводили, понятное дело, твисты и рок-н-ролл. Весь этот «музон» очень нравился Грине, и он научился выдавать такие твистовые па, что ученики старших классов стали приглашать его на свои вечера, чтобы посмотреть на этот танцевальный цирк! Но когда Юра принёс пластинку Элвиса Пресли и в доме зазвучала песня «Tutty Frutty», Гриня влюбился в эту музыку по-настоящему и навсегда. Шёл 1963 год…

А потом в доме появилась настоящая электрогитара!

Однажды ночью Юра Безуглый шёл по улице и увидел, что маленькие ребята рвут струны на гитаре. Он отобрал у них эту гитару и принёс домой. Когда Гриня увидел электрогитару, то сердце его ёкнуло и кровь ударила в виски. Но брат не разрешил к ней даже прикасаться. Он повесил её на крюк в своей комнате, предупредив:

– Не трогай! Поломаешь!

Но стоило Юре выйти на улицу, как Гриня снял гитару с крюка и проделал перед зеркалом пару движений, подражая настоящему гитаристу. Гринино сердце страшно колотилось, щёки пылали от страха и от счастья! Заслышав шаги брата, он тут же повесил гитару обратно на крюк.

– Брал гитару?! – строго спросил тот, входя в комнату.

– Нет, не брал! – ответил Гриня, отходя подальше от инструмента.

– Да я же вижу, что брал! А ведь я сказал тебе: не трогай! – рассердился Юра.

– Да не брал я никакую гитару! – настаивал Гриня.

Но оказалось, что брат, уходя покурить, незаметно вставил между струн спичку и, когда её там не оказалось, сделал единственно правильный вывод: гитару снимали с крюка.

Юра укоризненно посмотрел на младшего брата, развернулся и ударил его по губе, послав в нокдаун.

На следующий день пришли Юркины друзья, принесли с собой гитары и стали играть все эти «тутти-фрутти». Пели они, конечно, на каком-то «марсианском» языке, хотя и очень похожем на английский.

В Лыткарине тогда в каждом подъезде было по нескольку групп. Летом, когда все эти «маленькие оркестры любви» усаживались возле своего подъезда попеть любимые песни, вокруг собирались большие толпы народа. В городе властвовала повальная битломания, переходящая в массовый психоз, и каждый уважающий себя парень должен был уметь играть на гитаре. Мало того: даже девчонки брали уроки игры на гитаре, потому что все вокруг были «повёрнуты» на «Роллингах» и на «Битлах».

Гриня тоже с упоением слушал эту музыку, с завистью поглядывая на гитаристов, которые казались ему настоящими героями, былинными богатырями, которым и море по колено. Он страстно мечтал научиться играть на гитаре, как они. И однажды Грине повезло: его брата посадили на пятнадцать суток, и он получил возможность две недели истязать гитару.