Лида Ермакова в отчаянии звонила Саше Цыплакову:

– Саша, поставь ещё пару столиков!

– Лида, ты видишь, что у меня и так всё впритык?

Иногда не хватало пива.

– Ладно, давай поставим не по три, а по две бутылки! – соглашалась Лида.

Ведь для большинства главным было иное – попасть на сейшен!

Жёны музыкантов – Лида Ермакова и Наташа Иванова – принимали самое активное участие в организации сейшенов.

Рассказывает Лидия Ермакова: «Я занималась билетами и деньгами, а Наташа Иванова – охраной. Мы с Наташей стояли у входа и проверяли билеты. Стоять у дверей было холодно, поэтому нас все жалели и приносили по рюмочке. Но больше никого на контроль нельзя было поставить, так как только мы знали всех в лицо.

Юрий Ермаков. 2001 г.

И сразу же надо было собирать деньги. Но мы не продавали билеты у входа. Ко мне подходили люди и говорили:

– У меня десять человек. Вот шестьдесят рублей, – и отдавали деньги, которые я складывала в свою сумочку.

Миллионер Додик, который всегда приводил много народу, вручал мне пачку рваных и замусоленных рублей. Я ужасно мучилась, пересчитывая их. И ведь всегда недодавал! Я ему говорю:

– Додик, ну недодал!

Он:

– Как недодал? Давай пересчитаем!

А концерт уже идёт!

Затем я шла с Сашей Цыплаковым в холодильную камеру, где на крюках висели огромные мясные туши, и там отсчитывала деньги, причитавшиеся ресторану…

И вот что интересно: у меня была сумка, сделанная в виде маленького сундучка, которая во время сейшена оказывалась доверху набита деньгами, и я могла оставить её на столике, а сама пойти плясать, но у меня никогда ничего из неё не вытащили! Хотя все видели, что деньги я складывала в эту сумку.

Кроме того, ещё продавались входные билеты по рублю. То есть когда уже все поели и попили, то народ просто заходил послушать музыку. Ведь там у входа толпы народа стояли! И как только люди узнавали, что в „Праге” идёт сейшен?

Музыканты играли, а я подходила к Наташе:

– Ну что? Не пора „рублёвых” пускать?

– Ладно, – отвечала она, – пойду посмотрю: съели там уже всё или нет?

Иначе пускать было нельзя, так как вновь вошедшие сразу же садились за столики.

У Наташи, жены нашего барабанщики Вити Иванова, отец был генералом милиции. Однажды в „Прагу”, когда там выступал „Сокол”, нагрянули милиционеры. Они пришли по чьей-то наводке, чтобы проверить, что там творится. Наташа их узнала, и, пока музыканты играли, она обо всём договорилась, и милиция ушла…»

… Последний вечер длился очень долго. «Сокол» играл много, будто предчувствуя расставание со своими верными поклонниками.

Ещё где-то в начале концерта Додик встал из-за своего столика и произнёс тост:

– Давайте выпьем за человека, которого с нами нет!

Всем было понятно, что этот тост – за Юрия Айзеншписа, который тогда уже сидел в тюрьме. Все встали и подняли бокалы…

Потом весь зал хором пел «Солнце над нами».

«Эти вечера я вспоминаю до сих пор, – говорит Лида Ермакова. – Там была сумасшедшая обстановка: ты знаешь всех и все знают тебя. И можно было ходить от столика к столику, что и делалось, получать информацию, обмениваться новостями. Эти вечера были удивительно светлы и приятны.

Кстати, когда в Сокольниках состоялся последний наш концерт, я уже была беременна. Тем не менее я делала всё, что от меня требовалось…»

«Жизнь была весёлая, – говорит Юрий Ермаков, – вперемежку с анархией, авантюризмом, музыкой и сексом. Но если бы мы продолжили и дальше играть своё, нам не дали бы этого делать, потому что начались… вокально-инструментальные ансамбли. Тогда сказали: мы сделаем вокально-инструментальные ансамбли и дадим вам, ребята, зарабатывать деньги. Но вы будете работать в рамках, которые мы сами вам обозначим. А мы были максималистами, нам хотелось делать только то, что нам хотелось делать.

Мы ушли со сцены. Но сейчас я думаю, что это была наша большая жизненная ошибка, потому что музыка – это было единственное, где мы состоялись как личности. Нельзя никогда бросать то, что состоялось. Никогда в жизни. То, что состоялось, надо лелеять как малое дитя. Лелеять и взращивать. А мы этого тогда не понимали. Да, я неплохой, даже достаточно высокого класса преподаватель. Игорь Гончарук – великолепный художник-иллюстратор. И Слава Черныш тоже является неплохим специалистом в своей области. Но состоялись мы именно в музыке…»

Сегодня Раменки – один из престижных районов Москвы. Но когда-то это была жуткая окраина, куда ходил всего лишь один автобус № 66 от метро «Университет». В часы пик он был облеплен гроздьями людей, и большим счастьем было, если удавалось войти внутрь, а не висеть на подножке. Таксисты называли это место «Кубой», в том смысле, что ехать сюда было так же далеко, как на Кубу. Шутка, кстати, совершенно неслучайная, ведь массовая застройка района началась именно в 1962 году, когда Н. С. Хрущёву взбрело в голову разместить на Кубе советские ракеты с ядерными боеголовками, из-за чего едва не случилась атомная война.

В сентябре 1963 года в Раменки из центра Москвы переехала семья Вячеслава Малежика.

«Я очень хорошо помню, – рассказывал Вячеслав, – как 2 сентября мы с отцом ехали из Внуково, и, проезжая эти места, отец воскликнул:

– О, чёрт! Занесёт же сюда жить!

А приехали домой, мать говорит, что нам дали смотровую на квартиру, которая как раз в этих местах и находилась. Мы поехали смотреть. Решение было принято моментально, потому что по сравнению с 13,5-метровой комнатой, туалетом на улице, которые мы имели в центре города у Белорусского вокзала, эта квартира показалась нам просто царскими хоромами! Та мебель, которую мы перевезли из старой квартиры, растворилась здесь, её было практически не видно. Большая квартира – это определённое состояние духа. Она дает чувство свободы».

Новые дома, выросшие в начале 1960-х годов на месте бывших подмосковных деревень Раменки, Воробьёво, Троице-Голенищево, заселили молодые учёные, преподаватели МГУ, киношники, журналисты, артисты и даже дипломаты. То есть в основном это были люди, которые имели возможность более-менее регулярно привозить из-за границы свежие пластинки, газеты и журналы. Во многом именно поэтому здесь случился настоящий взрыв рок-н-ролла, потому что все – и взрослые, и их дети – полюбили новую музыку, коллекционировали записи и пели во дворах под гитару песни, от которых душа начинала трепетать, мечтая о необычных путешествиях и приключениях. Территориальная отдалённость от других районов Москвы создавала странное ощущение, будто ты плывёшь на корабле по огромному морю в поисках неведомых земель, экзотические звуки новой музыки тоже давали колоссальный простор для фантазии, и в итоге многие мальчишки, выросшие на Юго-Западе столицы, выбрали рок-музыку приключением на всю оставшуюся жизнь.

Вячеслав Малежик. 1973 г.

«Однажды я услышал из окошка на пятом этаже, как Валера Беспалов, будущий участник ВИА „Весёлые Ребята”, пел во дворе „I Schould Have Knows Better”, – вспоминает Вячеслав Малежик. – Мой сосед по парте Юра Давыдов (однофамилец лидера ансамбля „Зодчие”) показал мне на гитаре рок-н-ролльчик, который пел Пэт Бун. А муж моей старшей сестры обучил меня минорным аккордам. С этого всё и началось…»

Массовому увлечению новой музыкой способствовала и та уникальная атмосфера свободы, что царила в начале 1960-х в раменских школах. Рассказывают, что опытные учителя, жившие в других районах Москвы, категорически отказывались сюда ехать, потому что добираться на работу в Раменки было весьма затруднительно. Тогда городской отдел народного образования (гороно) решился на эксперимент и набрал учительский состав из вчерашних студентов пединститутов, причём некоторые из преподавателей ещё даже доучивались на последних курсах. Разумеется, большинство из учителей оказались поклонниками рок-музыки, поэтому под сводами школ вовсю звучали песни Элвиса Пресли, «Битлов», Пэта Буна…