Система охлаждения. При этих словах Павел словно наяву увидел, как на опытном стенде мощные помпы выдувают белые кубики затвердевшего газа. Кубики немедленно превращаются в ледяной поток, беспрерывно охлаждающий дюзы. Разве не прав Силантьев, говоря о Китайской стене? Ведь только благодаря постоянному усовершенствованию систем и охладительных смесей удалось конструкторам удлинить срок беспрерывной работы мотора с 24 до 36, затем до 48 и, наконец, до 72 часов. Металл, из которого изготовляли дюзы, стал противостоять все более и более высоким температурам, и показатели скорости на экране с каждым разом достигали все более высоких цифр. И все же сегодня Павел бросил своему учителю эти резкие слова… Как бы ни владел собой Силантьев, сомнение, высказанное Летягиным, должно было задеть его за живое.

— Верьте, Всеволод Александрович, если у меня и есть кое-какие опасения, то это не значит, что я ставлю под сомнение наши опыты. Да, мы найдем новые охлаждающие смеси, и атомные ракеты будут летать по пять, шесть, семь суток подряд. Но ведь до самой близкой от нас планеты не менее тридцати летных дней. Даже если у нас будет самая совершенная система охлаждения, выдержат ли трубы такой срок? Или лучше сразу начать поиски нового сплава для дюз? Такого, скажем, сплава, который выдержал бы температуру вдвое большую сегодняшней!

Лицо Павла покраснело от волнения. Зеленые глаза старого инженера глядели из-за толстых стекол скорее с сожалением, чем доброжелательно. На лбу Силантьева вдоль бровей собрались три глубокие складки, в голосе снова слышались иронические нотки:

— Вот тебе и раз! Ни дать ни взять — Христофор Колумб с берегов Куйбышевского моря! Молодой, но уже выдающийся научный работник Павел Летягин задумал произвести революцию в мировой науке, изобрести некий идеальный сплав. Так, что ли? Многие бегали по этой дорожке, дорогой мой. И, как тебе известно, без особой пользы. Но вот в том, что касается системы охлаждения, мы можем сказать нечто совершенно другое. Однако, я вижу, ты совсем загрустил?

Всеволод Александрович взглянул па Летягина и вдруг резко изменил тон.

— Ты, мой друг, устал. И, надо думать, проголодался. Так ведь? В таком случае у меня предложение: пойдем перекусим.

На сей раз Павел не стал перечить своему начальнику. Он с готовностью вытащил из кармана коробочку с разноцветными таблетками. Но Силантьев, увидев их, протестующе замахал руками:

— Нет, нет! Таблетки профессора Гурова может быть и впрямь способны заменить целый банкет, но я предпочитаю скромный завтрак из нескольких блюд, приготовленных на автоплите. На этот раз тебе придется отказаться от привычного стола.

И Силантьев быстрой походкой подошел к электропечке, находящейся в углу комнаты. В это время она служит холодильником, — чтобы произвести подобную метаморфозу, потребовалось лишь изменить направление тока. Приоткрыв эмалированную дверцу, Всеволод Александрович вынул несколько фруктов диковинной формы и цвета, — они походили на еловую шишку, но имели желтый цвет.

— Полюбуйтесь на новую выдумку агрономов. Гибрид ананаса с бананом. Весьма приятная штука и уже наверняка вкусней любых таблеток. А главное — они отлично помогают устранить горечь ожиданий и сомнений.

На этот раз Всеволод Александрович читает в глазах юноши упрек и ласково добавляет:

— Самое главное, Павлик, не портить попусту себе крови. Верь старым волкам, вроде меня. Как говорили в старину: начало мудрости в вере в своего учителя.

Четверо суток. Как медленно тянется время, сколько надежд и сомнений приносит каждый новый час! На опытном стенде скорость выбрасывания газов из дюз возросла постепенно до 50.000 километров в час. По мере нагревания газов охладительной смеси становилось все труднее поддерживать температуру мотора вдали от критического максимума. На пульте управления, откуда кибернетическое устройство автоматически руководит опытом, критический максимум обозначен ярко-красной точкой на циферблате температуры дюз. Все ближе и ближе подходит к этой точке указательная стрелка. И вот теперь, когда приближаются последние минуты и опыт должен уже вот-вот закончиться, между стрелкой и точкой остается всего лишь несколько мелких делений.

Возле пульта управления собрался почти весь персонал института. Для конструкторов и лаборантов, для литейщиков и оператора Самойленко из механической мастерской, и даже для старого швейцара Потапыча, сегодняшнее испытание мотора — это нечто значительно большее, нежели новое достижение техники. И все с невольной тревогой следят за стрелкой на желтом эмалевом циферблате: передвинется она или не передвинется через те несколько тоненьких линеечек, что отделяют ее пока что от ярко-красной точки. Если передвинется — начнется деформация дюз мотора…

Деформация! Зловеще звучит это слово для конструкторов мотора. Где-то за многие тысячи километров ракета пересекает космическое пространство. Внезапно ее дюзы, изготовленные из высокостойкого сплава, начинают размягчаться, превращаясь в тестообразную массу. Достаточно ракете сделать самый легкий поворот, и огненные руки сказочного великана скрутят дюзы. В несколько мгновений они превратятся в раскаленные добела подковы, а ракета завихрится огненным волчком и навсегда растворится в безграничной бездне.

Именно такие мысли читал Всеволод Александрович Силантьев на лице окружающих его людей. И читая их, мысленно усмехнулся, не бойтесь, уважаемые! Силантьев мог ошибиться в приятелях, в жене, но в системе охлаждения… Нет, здесь ошибки не будет!

— Все! Время, назначенное для испытания мотора, истекло — произнес директор института. — Опыт можно считать оконченным. Остановите мотор, Всеволод Александрович.

Взоры присутствующих обратились к Силантьеву. Значит, не напрасными были бессонные ночи, подслащенные лишь разноцветными таблетками профессора Гурова, значит, развеялись сомнения, оправдались бесконечные расчеты и анализы… На этот раз великан с огненными руками просчитался! Но почему так холодно и безразлично лицо Силантьева? Ведь эта победа принадлежит прежде всего ему. Почему он медлит выполнить распоряжение директора?

— Прежде всего, уважаемый Федор Степанович, мне кажется, что вы несколько поторопились. До четырнадцати часов еще остается полторы минуты.

Голос Силантьева подчеркнуто спокоен. Всеволод Александрович медленно и старательно выговаривает каждое слово, как бы взвешивая его на ладони.

— Кроме того, по последним расчетам, сделанным мною совместно с моим молодым коллегой Павлом Сергеевичем Летягиным, мотор может работать в условиях того же режима не 96, а все 98 и даже 100 часов. Я прошу продлить опыт, Федор Степанович.

На бледном, утомленном лице директора отражаются два чувства: недоумение и восхищение.

— Если так… — разводит руками директор.

— Это авантюра! — хочет закричать Павел Летягин, задыхаясь от волнения. Но холодный взгляд Силантьева останавливает его.

Нет, Павел решительно не в силах понять, откуда у его учителя такая уверенность, такое хладнокровие. Не нашел ли он в последний момент добавочного доказательства, какого-либо нового факта, могущего повлиять на результаты испытания? В конце концов, какую цену имеют все предположения и предложения Павла Летягина в сравнении с многолетней практикой Всеволода Александровича! Взять хотя бы сегодняшнюю победу, которую старший конструктор так щедро разделяет со своим молодым коллегой…

Павел чувствует, как сами по себе разжимаются его кулаки; невольный вздох облегчения вырывается из груди юноши. Он готов уже устыдиться своего минутного сомнения и делает шаг назад, к холодной панели стены. Но расчет… расчет, который ясно показывает, что через 98 часов работы дюзы перенакаляются, деформируются и мотор выходит из строя! Как быть с расчетом? Язык цифр точен и неумолим. И все же, сколько раз практика начисто опрокидывала точнейшие расчеты!…

Павел тесно прижался к холодной панели. «Хорошее средство для охлаждения пылкого характера, — думает он с горькой усмешкой. — В особенности тогда, когда широкие плечи Самойленко не дают тебе возможности видеть экран».