— А вы как думаете?

— Бог мой, откуда это могу знать я? — вопросил Марк. — Для меня было бы предпочтительно, чтобы это сделали я или Бэзил, только чтобы не допускать самой мысли, что моя мать… что ее… что она убегала от него… и его грязные руки на ее шее… — Он смешался и отвернулся. — Простите.

— Разве вы не видите, инспектор, что вы убиваете мальчика расспросами? — зло сказал Бэзил. — Такая ли уж необходимость в них?

Эббот взглянул на него в некотором недоумении. «Мальчик», которого защищал Бэзил, был тридцати девяти лет от роду.

— Необходимость в расспросах останется до тех пор, пока мы не поймаем убийцу, мистер Тобмэн. Надеюсь, вы не хотите заставить нас приостановить поиски?

— Конечно нет. — Тобмэн отвернулся и подошел к шкафчику с бутылками, чтобы налить себе бренди. — Но, если Мейбл стала жертвой этого «Котсуолдского Потрошителя», что несомненно, это не может иметь никакого отношения ни к Марку, ни ко мне. В конце концов, это все равно, как если бы она умерла от приступа или на нее наехал грузовик. Мы и без того вынуждены смириться с ее смертью, инспектор. Неужели нам еще мириться с ничем не обоснованными подозрениями?

Эббот закрыл свой блокнот, положил его во внутренний карман вместе с ручкой, допил кофе и встал.

— Боюсь, что вам некоторое время придется мириться с этим, мистер Тобмэн. Если не с моими, то, во всяком случае, с подозрениями соседей, газет или кого-либо еще. Это смерть — и это неизбежно. Это закончится лишь тогда, когда я закончу свою работу. А тем временем — сожмите зубы и терпите. Именно так я делаю сам.

— Бог мой, они снова здесь, — сказал Гордон Синклер, глядя в окно и сжимая руками глиняную форму.

— Кто? — спросил Бэрри Трит из двери мастерской.

— Полиция.

Бэрри издал тихий плачущий звук и опустился на стул.

— Они идут арестовать меня, я знаю, — сказал он страшным в своей обреченности тоном.

Сначала был шок, когда он увидел тело бедной Уин; затем допрос в полиции, будто он — преступник; потом — еще вопросы, уже здесь; и затем ужасный момент — дома, при обыске, когда перерыли все в комнате Уин и в ее бумагах. Это было преследование, натуральное преследование. И оно еще не кончилось — они вновь здесь. Он больше не вынесет. Он не сможет вынести.

— Если они пришли забрать тебя, то идут они странным путем, — заметил Гордон. — Потому что они пошли в студию Грэхэма Мойля.

— Он болен, ты же знаешь. Или делает вид, что болен. Скорее всего прячется в постели. — Облегчение и ревность отточили язык Бэрри. — Он был одним из ее «завоеваний». Какая энергия — совершенно феноменальная для девушки! И совсем не на то направленная, Бог ведает, отчего. Здесь мне всегда приходилось расталкивать ее, заставляя работать. Она была лентяйка, лентяйка и еще раз лентяйка, когда дело касалось работы.

Гордон повернулся спиной к освещенной солнцем площади, по которой шагали Важные Посетители, и внимательно посмотрел на своего миниатюрного партнера:

— С чего ты взял, что они собираются тебя арестовать? Ты же не убивал Уин.

— Я мог бы. Бывали времена, когда я готов был убить ее, — признался Бэрри.

— Желание — не есть преступление, — изрек Гордон. — Если бы они хотели, они могли бы арестовать и меня тоже. Как ты думаешь, они докопались до дела со страховкой?

— Наверное. Бог их знает, но оснований достаточно. Восемьдесят тысяч, Гордон. Я все еще не могу поверить. Что нам делать?

Гордон улыбнулся:

— Это не должно менять нашу жизнь ни на йоту, — сурово проговорил он в подражание тону победителя на бильярде.

Бэрри одобрительно хихикнул, оценивая его остроумие.

— Мы оставим их на некоторое время в банке, чтобы нарастить проценты, — продолжал Гордон, — а затем вложим в какое-нибудь прибыльное дело. В конце концов, мы же счастливы с тобой, любовь моя, разве нет? Вместе с нашим общим делом?

— Да, мы счастливы, — горячо согласился Бэрри.

Воспоминания о нищей юности в Лондоне до сих пор не увяли, так же, как и осознание своих неординарных наклонностей. То, что в его жизни появился Гордон — было самым большим счастьем в жизни. Теперь, когда из жизни ушла Уин, он мог опереться только на Гордона. Он был нежен и чувствителен — ему нужно было, чтобы кто-то заботился о нем и любил его. По крайней мере, Уин понимала его в этом, несмотря на всю свою порочность. Она говорила, что он — гений. Она также говорила и другое — время от времени, но на другое он закрывал глаза. Ему было важно только, что они с Гордоном счастливы вместе. Дорогой Гордон, он с любовью взглянул на своего партнера и любовника. Удивительно красивая линия его шеи, переходящая в мощные квадратные плечи; его длинные руки и сильные ладони; его курчавые волосы — все восхищало Бэрри. И вдохновляло на творчество. Может быть, время вновь себя попробовать в скульптурном портрете? В конце концов, с деньгами, полученными от страховки, им нечего теперь бояться будущего — будет ли преуспевать их магазин керамики, или нет. Уж он покажет этой надменной Ханне Путнэм, что она здесь — не единственный истинный художник по глине. В нем взыграло самолюбие. Он начнет немедленно!

Он начал было говорить, стремясь посвятить Гордона в свои планы, но передумал. Он сделает это сюрпризом! Гордон будет им гордиться, когда увидит результаты. И теперь он слишком озабочен этими бумагами со страховкой.

Лучше ему не мешать.

— Грэхэм Мойл?

Высокий и худой человек, изумленный, повернулся к ним.

— Да.

Он был схож с Христом — или викингом: белокурый, с бородой, с аскетичным лицом и чувственными губами.

— Чем могу быть полезен?

Люк предъявил свое удостоверение.

— Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вы выздоровели?

— Да. — Он был весьма раздражен, узнав, кто они — его посетители, но убегать было уже неприлично и невозможно.

Люк и Пэдди осмотрелись, затем нашли редкие в студии чистые места на скамьях. Стульев не было, и вокруг были разбросаны осколки разноцветного стекла: они блестели повсюду и хрустели под ногами. Руки Грэхэма были в порезах.

— Вы также занимаетесь фотографией? — спросил Пэдди, кивая на полку на стене, где были видны дорогостоящие камеры разного размера.

— Я делаю фотографии витражей, куда бы я ни поехал, здесь — и на континенте, — объяснил Мойль. — Я даже сделал книгу по витражам: она вскоре выйдет. И для себя делаю фотографии мест, зданий, где я работаю по реставрации старого стекла. Мне это помогает в работе.

— Понятно. — Казалось, Пэдди вполне удовлетворен ответом.

— Как я вижу, вы хорошо знали Уин Френхольм, — сказал Люк.

— Так же хорошо, как и все здесь, — ответил Грэхэм.

— Вы не опечалены ее смертью?

— Конечно да. Но какая польза от причитаний? — Молодой человек повернулся вновь к своей работе. — Вы не возражаете, если я продолжу, пока мы говорим? Я с моей болезнью и перерывами не успеваю к сроку, а он — в конце недели. — И он достал какой-то кусок алого стекла и принялся размечать его. Затем он провел по разметке резцом — и взору предстали лепесток, один за другим, после короткого точного удара по каждому снизу. Он посмотрел через плечо: — Подайте мне вот тот голубой вазон, будьте добры.

Люк осмотрелся вокруг, но не увидел голубого вазона.

— На столе, перед вами, — пояснил Грэхэм Мойль. — Это голубое стекло с разводами — мы называем одноцветное стекло вазоном.

— А! Простите. — Люк подхватил кусок стекла, который при этом блеснул на солнце.

— Благодарю. — Мойль работал быстро и точно. Голубые лепестки последовали за алыми, пока на столе не образовалась горка из каждого цвета, а неподалеку уже лежали заготовки-круги золотистого цвета. Затем Мойль потянулся к металлической ленте, что свешивалась с гвоздя на стене, и, отмерив длину, отрезал нужное острым ножом. Он бросил его на стол и принялся выпрямлять металлическую полосу. Сначала он ровнял ее рукой, затем загибал каждый конец под нужным углом. Пока он проделывал все это, Пэдди медленно и как бы невзначай подошел к столу и посмотрел на нож. Он взглянул на Люка и поднял бровь, почти незаметно кивнув ему.