Студенты-выпускники усердно занимались, лихорадочно готовились: предстояло сдавать экзамены за все четыре года; к тому же многие не без основания ждали возможных придирок со стороны ожесточенного директора: он враждебно относился ко всему «добролюбовскому» выпуску, а исход экзаменов во многом зависел от него. Только сам Добролюбов по-прежнему спокойно сидел за своими статьями и за переводами из Гейне, не принимал участия, в общей предэкзаменационной горячке. Примерно в это же время он работал над большой статьей для «Современника» — о сочинениях графа Соллогуба.
Наконец настал, этот день. Экзамены начались в торжественной обстановке, в присутствии многих гостей, которым заранее были разосланы печатные приглашения с расписанием и фамилиями студентов, Все шло благополучно, выпускники сдавали предмет за предметом. Давыдов, по словам Шемановского, «вел себя как истинный джентльмен», то есть предоставлял экзаменатору и ассистенту аттестовать баллами студента, а сам Даже уходил в отдаленный угол, как бы говоря этим: глядите, вот я и не суюсь!..
По окончании экзаменов, еще не зная решения своей судьбы, студенты уже ходили с радостными лицами: судя по полученным отметкам, почти все должны были выйти из института в звании старших учителей гимназии (это была высшая степень для оканчивающих Педагогический институт). Окончания последней конференции профессоров, длившейся очень долго, ждали уже без особого волнения, а просто с любопытством. Каково же было изумление и негодование студентов, когда они узнали, что Давыдов все-таки нашел способ расправиться с ними: двенадцать человек, вопреки всем ожиданиям, получили звание младших учителей, в то время как десять из них имели право быть старшими (речь шла не только о престиже: для большинства плохо обеспеченной молодежи это был вопрос будущего заработка и служебной карьеры).
Оказалось, что Давыдов, разыграв джентльмена во время экзаменов, в то же время заготовил для каждого студента отдельные баллы по поведению и на конференции настаивал на том, чтобы звание старшего учителя давали только имеющим пятерки. Какое именно поведение. Давыдов признавал заслуживающим высокой оценки — можно догадаться. Так и получилось, что десять студентов явились жертвой его мести.
На конференции особо обсуждался вопрос о Добролюбове. Директору очень хотелось дать ему звание младшего учителя, он резко отзывался о поведении Добролюбова и, по словам Срезневского, ругал его «на чем свет стоит». Но некоторые профессора и прежде всего Срезневский решительно и горячо потребовали: для лучшего своего студента золотой медали. Давыдов отбивался как только мог и в конце концов вынужден был предложить серебряную. Профессора готовы были согласиться с этим, но Срезневский шумно запротестовал и твердо заявил: золотую или никакой. Кончилось тем, что Добролюбов был выпущен старшим учителем без всякой медали. В «Ведомости о поведении и прилежании студентов…», окончивших курс наук в 1857 году, ему была дана такая характеристика: «Трудолюбив, требователен, не сочувствует распоряжениям начальства, холоден в исполнении религиозных обязанностей, заносчив, склонен к ябеде[13], подвергался аресту».
На последней конференции говорилось еще и о том, что институту предложили представить кандидата на освободившееся место учителя словесности в 4-ю петербургскую гимназию. Профессора все в один голос назвали Добролюбова. Давыдов помялся, но согласился (или сделал вид, что согласился).
В тот же день вечером Добролюбова встретил в институтской приемной Измаила Ивановича Срезневского, который рассказал ему о событиях, происходивших на конференции, и о том, как ругал его Давыдов, но тут же посоветовал сходить к нему, чтобы поточнее выяснить — обманет он насчет места в 4-й гимназии или не обманет. Для Добролюбова было очень важно узнать теперь же что-нибудь определенное, так как он уже начал переговоры с Куракиными; ему хотелось решить вопрос о своем будущем устройстве до отъезда в Нижний, о котором он уже известил родных.
Шемановский и Бордюгов одобрили намерение пойти к Давыдову для последних объяснений, и Добролюбов отправился. Директор вышел к нему мрачный и неприветливый. «Что вы?» — спросил он отрывисто, уверенный, что строптивый студент явился с претензиями по поводу не полученной им медали.
Вместо этого Добролюбов вежливо сказал:
— Я должен, ваше превосходительство, поблагодарить за доброе мнение, которое вы высказали обо мне на конференции…
От неожиданности Давыдов опешил и не сразу нашелся, что ответить. Потом он начал невнятно говорить на тему о том, что Добролюбов сам виноват, если не получил большего, что к нему еще были милостивы… Студент перебил эту речь, сказав, что он ни на что не претендует, а милостей от начальства никогда не ожидал; теперь же ему необходимо определиться на службу… Тут Давыдов принялся доказывать, что назначение на службу в гимназию надо оправдать достойным поведением: там, дескать, не будут относиться к вам «по-отечески», как в институте, и т. п. «Рацея длилась минут десять. За нее следовало бы Ваньку выругать и дать ему в зубы, — писал позднее Добролюбов в письме к Турчанинову, — или по крайней мере повернуться к нему… и уйти с шумом. Но я ничего этого не сделал, а выслушал молча до конца; это я признаю действительно дурным поступком, за который и обвиняю себя до сих пор…»
В это время десять обиженных студентов обсуждали свое положение. Возмущение их было безгранично. Кто-то предлагал всем курсом идти к Давыдову на квартиру и бить его; кто-то советовал целым курсом жаловаться на несправедливость министру. Но все это напоминало бы бунт и было опасно, поэтому планы отвергались один за другим. В конце концов решили подать министру жалобу на неправильное решение конференции. Приступили к делу, но жалоба не клеилась; тогда попросили Добролюбова. Отчетливо понимая, что он теряет последние шансы на место в 4-й гимназии, Добролюбов в несколько минут составил нужный текст, который удовлетворил всех. В тот же день жалобу подали министру, и вскоре было назначено следствие, изрядно взбесившее Давыдова; оно тянулось довольно долго и кончилось плачевно: только один из десяти недовольных получил звание старшего учителя; некоторые студенты вообще раскаивались, что вздумали жаловаться…
Однако Давыдов взбесился еще больше, когда до него дошел слух, что бумагу составлял Добролюбов. Он вызвал студента к себе и обрушился на него с упреками в черной неблагодарности: на днях, мол, он являлся к директору благодарить за его милости, признавался, что не заслужил этих милостей, и обещал вести себя впредь благонравно — только бы дали местечко, — а теперь вдруг опять стал, писать кляузы.
Увидев, как неожиданно и хитро истолкованы его слова, Добролюбов, по собственному признанию, перестал церемониться с директором, посмеялся ему в глаза и сказал много резкого на тему о бесчестных людях. Тогда он еще не мог предвидеть, как отомстит ему за это директор.
Чуть ли не в тот же самый день по институту распространился слух, будто Добролюбов «валялся в ногах» у директора, прося у него прощения и выпрашивая место. Давыдовские любимцы и наперсники, не терпевшие и боявшиеся Добролюбова, настойчиво заверяли всех, что так оно и было на самом деле. И тут произошло нечто странное, почти невероятное: часть студентов поверила отвратительной и глупой сплетне и отвернулась от Добролюбова. Среди поверивших были и его ближайшие товарищи, такие, как Турчанинов и Сциборский. Последний в слепой злобе против своего друга разорвал фотографию, где были сняты шесть студентов, участников добролюбовского кружка.
Нам теперь трудно понять, как могло случиться, что люди, хорошо знавшие и любившие Добролюбова, вдруг поверили явным клеветникам. Шемановский объясняет это «ненормальным состоянием духа», общей раздраженностью студентов. Некоторую роль играло здесь еще одно обстоятельство: когда товарищи приступили к Добролюбову с вопросами, с требованием рассказать, как было дело, это показалось ему обидным, и он не счел нужным оправдываться, а отвечал насмешками или не отвечал вовсе.
