Чернышевский вовсе не удивился, когда Добролюбов пришел к нему с предложением печатно выступить против Давыдова и давыдовского режима. Это произошло всего через несколько недель после первого знакомства. Статья о «Собеседнике» была давно принята и должна была появиться в августовской книжке журнала. Теперь Добролюбов принес новую статью; он написал рецензию на две только что вышедшие брошюры, посвященные Педагогическому институту: «Описание Главного Педагогического института в нынешнем его состоянии» и «Акт девятого выпуска студентов… 21 июня 1856 г.». Рецензия, по выражению самого Добролюбова, была наполнена «злокачественными выписками» из этих брошюр: она была задумана как удар по Давыдову, но удар неизмеримо более серьезный, чем анонимный «пасквиль» или веселое объявление в газете. И Чернышевский, опасаясь за судьбу студента, долго колебался, прежде чем уступил его настоятельным просьбам. «Если чего не следовало для его безопасности печатать до окончания им курса, то, конечно, именно такой статьи», — писал он в своих воспоминаниях о Добролюбове.

Несомненно, редакция «Современника» была заинтересована в этой рецензии и рассматривала ее как острое политическое выступление. Именно поэтому она была помещена очень быстро — в ближайшем же номере журнала, в том самом, где печаталась принятая гораздо раньше первая часть статьи о «Собеседнике».

На первый взгляд рецензия Добролюбова не содержала в себе ничего предосудительного; в ней спокойно излагалось содержание брошюры, приводились большие цитаты из устава института. Цензор Бекетов, известный своей «либеральностью по глупости», принял все это за чистую монету и разрешил статью к печати. Добролюбов, торжествуя победу, радостно сообщал Турчанинову в письме от 1 августа 1856 года: «В «Современнике» пропущена уже статейка о нашем последнем акте, наполненная самыми злокачественными выписками из него… Разумеется, Бекетов ее не понял».

Однако, приглядевшись внимательнее, можно было заметить, что «статейка», по существу, носила издевательский характер. Под искусным прикрытием из цитат и громких слов о «правдивости» институтского отчета и «совершенстве» самого института автор давал почувствовать читателям весь ужас мертвящей атмосферы, окружавшей студентов. Вначале он разбирал латинскую речь профессора Лоренца, произнесенную на торжестве по случаю девятого выпуска студентов. Речь была на тему «о том, с какой целию император Николай учредил Педагогический институт». Добролюбов иронически отмечал, что речь Лоренца «написана очень красноречивым слогом, но тем не менее в ней встречается несколько мыслей, в которых мы узнаем проницательный ум историка…» Какие же это мысли? Оказывается, Лоренц, излагая «педагогические» замыслы Николая I, между прочим, сказал, что, по мнению самодержца, главная задача воспитания состоит в том, чтобы укоренять в душе людей «страх божий» и «повиновение начальству».

Опираясь на эти слова своего профессора, Добролюбов с невозмутимым видом дальше писал: «К достижению этих высоких целей направлено все устройство Института… Строжайший надзор и поверка всех действий студентов, предупреждение всякого случая, где бы студенты могли действовать сами по себе, подведение всех возможных случайностей под неизменные правила Устава доведены здесь до изумительного совершенства. Студенты ни в чем не предоставлены самим себе; попечительное начальство следит за ними на каждом шагу и определяет их действия до малейших подробностей…»

Все это внешне выглядело как похвала заботливому начальству. Приведя несколько примеров, рисующих его необыкновенную «предусмотрительность», Добролюбов заключал: «Из всего этого читатели могут видеть, как ревностно стремится Педагогический Институт к своей цели». Издевательский смысл имела и выраженная в конце статьи уверенность, что питомцы института в будущей деятельности окажутся достойными «места своего воспитания»: «После всего этого справедливо можно надеяться, что вышедшие из института сеятели соберут обильную жатву на поприще службы и гражданского благочиния».

Таким образом, Добролюбов подводил проницательного читателя к мысли о том, что реакционная педагогическая система и вся организация подготовки будущих педагогов губительны для молодых людей и направлены к тому, чтобы лишить их всякой самостоятельности, превратить в послушных исполнителей воли «начальства», то есть, иными словами, сделать из них покорных слуг самодержавно-полицейского государства. Таковы были действительные задачи института, поставленные перед ним его венценосным основателем и ревностно осуществлявшиеся Давыдовым.

Статья Добролюбова была первым и блестящим опытом применения эзопова языка молодым публицистом. Скрытый политический смысл его выступления, сразу разгаданный Чернышевским, обеспечил статье шумный успех в передовых общественных кругах. Имя автора, к счастью для него, осталось неизвестным, но не потому, что было хорошо скрыто, а главным образом потому, что молва немедленно приписала статью Чернышевскому. Он сам 24 сентября 1856 года писал об этом Некрасову, уехавшему за границу: «Статья (в библиографии) о Педагогическом институте произвела прелестнейший эффект, так что я решительно конфужусь от похвал, которыми осыпают меня за нее (она приписывается мне)».

Много позднее Добролюбов узнал, что администрация института усердно разыскивала автора статьи, обращалась к Панаеву и Бекетову, пытаясь обнаружить его через редакцию или через цензуру.

Выступление «Современника» в самом деле не прошло бесследно. Это было время, когда к голосу передового журнала внимательно прислушивалось русское общество. В какой-то степени вынуждены были считаться с ним и в правительственных кругах. Поэтому рецензия Добролюбова не только произвела «эффект» среди людей, близких к «Современнику», но и повлияла на положение дел в Педагогическом институте. Шемановский прямо указывает в своих воспоминаниях, что рецензия подорвала авторитет Давыдова «и в министерстве, и в публике». Его стали бояться гораздо меньше, хотя на первых порах он и пробовал новыми угрозами удержать прежний институтский порядок. Но угрозы теперь мало помогали, студенты начали смелее отстаивать свои права; они молча выслушивали директорские речи, в которых звучали уже не только приказы, но и просьбы, а затем предъявляли свои требования, касавшиеся главным образом тех пунктов устава, которые не хотелось выполнять Давыдову. Разумеется, он еще пользовался властью, но все же атмосфера в институте несколько разрядилась, и студенчество подняло голову, ощутило свою силу.

Однако перемены начались далеко не сразу, они стали заметны только зимой, последнего учебного года (1856/57). А до этого произошло еще одно столкновение Добролюбова с директором, которое окончательно обострило их отношения и еще более озлобило «Ваньку». Судя по всему, это было или перед самым выходом книжки «Современника» со статьей об институте, или вскоре после ее появления. Началось с того, что студенты четвертого курса, возмущенные голодным рационом, решили затеять «борьбу за стол». 25 августа Добролюбов от имени всего курса написал прошение, в котором весьма скромно предлагалось, ввести некоторые меры для улучшения питания (дежурства на кухне, записи отзывов об обедах в специальной книге и т. п.). Прошение было всеми одобрено, но возник вопрос: кто подаст его Давыдову?

Долго шли споры, никто не хотел брать на себя рискованное поручение. Тогда Добролюбов не выдержал, взял прошение и сам понес его к директору. «В делах такого рода, — , замечает по этому поводу Шемановский, — …в нем являлась решимость, стремительность действий, готовность итти вперед даже и тогда, когда толпа смешалась при виде предстоящей опасности и готова уже отступить назад. Так целен, так верен с самим собой был этот человек».

Притихшие студенты долго ждали его возвращения, наконец он пришел бледный, расстроенный, со сжатыми губами. Никто не знал, что произошло в кабинете Давыдова, но было ясно, что дело плохо. Добролюбов тут же сел писать какую-то бумагу и, через час отправился с нею к Вяземскому, в министерство просвещения.