— Что это? — с интересом спросила Лидия, но Паола только помотала головой.
Лидия задала этот же вопрос стоявшему рядом мужчине, указав пальцем на старика, но полученный ответ «а, тан гоу[14]» мало что прояснил. Когда тесто превратилось в моток тонких мучнистых нитей, старик шлепнул его на ближайший прилавок, подняв белое облако, и нарезал на короткие куски бритвенно-острым ножом, который до этого торчал у него за поясом; на все вопросы Лидии о товаре и цене он отвечал лишь непонимающим взглядом. Когда она, отчаявшись, протянула ему медную монету, старик вручил ей четыре клейких куска, сложил таз в тележку и двинулся к следующему переулку, чтобы повторить там представление.
— Не вздумайте это есть! — мадам Дроздова вынырнула из лавки и тут же вырвала липкие кусочки у Лидии из рук. — А если там отрава?
— Вздор, люди покупали это своим детям, — возразила Лидия.
Несколько уличных сорванцов и в самом деле с удовольствием поглощали тан гоу. Но баронесса не собиралась ничего слушать. Она завернула тан гоу в бумагу и вышвырнула в канаву, откуда их тут же выудили проворные ребятишки.
— Что это такое?
— Господи, дитя мое, да откуда же мне знать? — баронесса решительно направилась в сторону дожидающихся их повозок. — Может быть, опиум.
Меньшиков (или Коршиков) тащил за ними целую груду бумажных свертков, приобретенных во всех встреченных лавочках, так что для возвращения в русское посольство им пришлось нанимать четвертого рикшу.
— Поэтому, как вы понимаете, — заключила Паола, устраиваясь на плетёном сиденье, — хотя Ричард Хобарт производит впечатление весьма воспитанного молодого человека и получает знаки внимания со стороны всех посольских дам, у которых есть дочери на выданье, когда в среду вечером, он заявился на прием к сэру Эллину с опозданием, да еще и пьяным, мне ни в коем случае нельзя было отпускать к нему Холли. Всё-таки он сын своего отца.
Лидия подумала, что ни один мужчина в здравом уме не попросил бы ее руки, сочти он, что в своем поведении она будет походить на отца. Она уже поставила ногу на ступеньку повозки, когда за спиной раздался шепот:
— Мисси…
Старый рикша с заговорщицкой ухмылкой протянул ей завернутый в бумагу белый квадратик тан гоу.
Белое сладкое лакомство напомнило ей рахат-лукум. Повозки, подпрыгивая на ухабах, катились по затянутым вечерним сумраком улицам назад в посольство, а они с Паолой все никак не могли отряхнуть руки от выдававшей их маленький секрет сахарной пудры.
* * *
— Что это? — Уиллард предупреждающе вскинул руку.
Эшер остановился, вслушиваясь в кладбищенскую тишину, сменившую заунывный вой ветра. Рядом с ним тяжело, с присвистом, дышал Карлебах.
Проклятие. Проклятие, проклятие, проклятие…
— Ну и повезет же нам, если это грабители — лошадей-то у нас уже отобрали, — пробормотал Барклей.
— Вряд ли грабители, — откликнулся Гиббс. — Они б заметили, что нас уже пощипали.
— Все равно, черта с два я просто так отдам им обувку, — молодой солдат потряс длинным бамбуковым копьем.
По дороге Эшер (единственный человек в отряде, у которого за голенищем обнаружился предусмотрительно спрятанный нож) заметил в расселине редкую поросль бамбука и, спустившись по склону, снабдил своих спутников примитивным оружием. Уже тогда было темно. Он срезал пять стволов бамбука по шесть футов каждый, а затем, вернувшись на тропу, заострил их. На всю работу ушло примерно полчаса, но он понимал, что за это время они все равно не смогут добраться до Мэньтоугоу. Когда он закончил последнее копье, вокруг царила непроглядная тьма, поскольку луна еще не взошла.
А теперь они напрягали слух, не зная, в самом ли деле в зарослях внизу по склону слышалось какое-то шевеление, или же донесшиеся до них звуки были порождены порывами ледяного ветра.
— До вершины гребня еще далеко, Джеймс? — прошептал Карлебах. — Там тропа отходит от ручья.
— Они держатся рядом с водой? — спросил в ответ Эшер. — Или могут передвигаться и по сухой земле, если понадобится?
— Этого я не знаю. Мне не часто приходилось встречать их. Матьяш…
Его голос задрожал, и Карлебах замолк, не в силах говорить о своем последнем ученике, чей уход, как подозревал Эшер, вынудил старика оставить привычную жизнь.
— Тьфу! Господи! — Барклей закашлялся. Ветер переменил направление и на мгновение в воздухе повисла густая вонь гниющей плоти, завернутой в грязное тряпье. — Где эти чертовы бандиты прячутся?
— В шахте, дурень, — буркнул Уиллард. — Ты их что, там не почуял?
Барклей подошел к краю тропы и крикнул:
— Эй! Узкоглазые! У нас ничего нет, слышите? Мэй цянь! Ни гроша, поняли? Как по-китайски сказать «с нас нечего взять», а, профессор?
Ветер рвал на клочки вырывающийся с дыханием пар и уносил их прочь. Эшер подумал, что все его старания скрыть знание китайского пошли прахом.
— Заткнись уже, — прошептал Гиббс. — Смотри, там, над тропой. Видишь?
— Где-то в сотне ярдов отсюда есть валуны, — тихо сказал Эшер. Последний час он внимательно отмечал любое укрытие или удобное для обороны место. — Если мы отойдем туда…
— Поздно, — Уиллард указал куда-то в темноту. Звезды почти не давали света, и все же Эшеру показалось, что позади них на тропе блеснули чьи-то глаза. — Что за…
— Держитесь на открытом пространстве! — скомандовал Эшер, и пятеро мужчин встали спина к спине, выставив перед собой копья.
Ведущий к воде склон внезапно наполнился треском ломающихся под ногами веток.
— Сколько там этих дьяволов? — начал было Гиббс, и в то же мгновение на тропу выпрыгнули темные фигуры.
Эшер ткнул перед собой копьем, чувствуя, как наконечник входит во что-то мягкое; раздавшийся вопль напоминал крик раненого верблюда. От вони к горлу подкатывала тошнота. Рядом ругался Уиллард. Эшер закричал в подступающую тьму:
— На ши шэй? Ни яо шэ мо? — но он сомневался, что получит ответ; насаженная на копье тварь все еще дергалась, пытаясь дотянуться до него. Внезапно она рванулась вперед, и Эшер почувствовал, как по лицу мазнули загнутые крючкообразные ногти.
Новые вопли. Барклей охнул:
— Что за…
До Эшера донесся звук удара, будто что-то мягкое (тело?) стукнулось о камень.
Темнота вокруг них словно бурлила, выпуская из себя все новых и новых тварей. Господи Иисусе, да сколько же их? Затем откуда-то снизу послышался звук винтовочного выстрела, пронзенная копьем тварь снова бросилась на него, словно до стрельбы ей и дела не было, и Эшер едва удержал бамбуковое древко, готовое вырваться из рук.
Он видел лицо твари — лицо яогуай, ошибки быть не могло: смятые черты, смутно проступающие в темноте, оскалившийся клыками рот, блестящие глаза.
Еще один выстрел, потом раздался топот бегущих ног, вопли Иных — яогуай, и ночь прорезал проблеск, который здесь и сейчас казался невозможным — так блестит лезвие меча. Мгновением позже звездный свет отразился от круглых линз очков.
Человек издал японский боевой клич, и эти рявкающие звуки убедили Эшера, что он действительно видел меч.
Яогуай дернулся, там, где только что было его лицо — бледное, безволосое, похожее на собачью морду, — теперь осталась только ночь. Эшер почуял запах крови, хлещущей из перерубленной шеи. Перед глазами мелькнула фигура в белом мундире, забрызганном кровью, снова блеснул меч, а вслед за ним — линзы очков. Полковник граф Мицуками. Вот кто следил за ними все это время.
Слишком темно для стрельбы — можно попасть в одного из своих.
Эшер выдернул копье из осевшего тела и с силой вогнал в ближайший темный сгорбленный силуэт, удерживая тварь на месте, пока японец не обезглавил ее. В Южной Африке ему приходилось видеть, как артиллерийский огонь рвет людей на части, а однажды и самому довелось разделывать топором труп убитого им же человека, чтобы затем избавиться от тела — так потребовала служба, что вроде бы должно было примирить его с происходящим, которое потом долгие годы возвращалось к нему в кошмарах. Но древнее искусство убийства холодной сталью было одновременно пугающим и завораживающим.
