Она Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов Живет в таинственном мерцанье Ee расширенных зрачков. Ee душа открыта жадно Лишь медной музыке стиха, Пред жизнью дольней и отрадной Высокомерна и глуха. Неслышный и неторопливый, Так странно плавен шаг ее, Назвать нельзя ее красивой, Но в ней все счастие мое. Когда я жажду своеволий И смел и горд – я к ней иду Учиться мудрой сладкой боли B ее истоме и бреду. Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И четки сны ее, как тени На райском огненном песке. Баллада («Влюбленные, чья грусть как облака…»)
Влюбленные, чья грусть как облака, И нежные задумчивые леди, Какой дорогой вас ведет тоска, K какой еще неслыханной победе Над чарой вам назначенных наследий? Где вашей вечной грусти и слезам Целительный предложится бальзам? Где сердце запылает, не сгорая? B какой пустыне явится глазам, Блеснет сиянье розового рая? Вот я нашел, и песнь моя легка, Как память о давно прошедшем бреде, Могучая взяла меня рука, Уже слетел к дрожащей Андромеде Персей в кольчуге из горящей меди. Пускай вдали пылает лживый храм, Где я теням молился и словам, Привет тебе, о родина святая! Влюбленные, пытайте рок, и вам Блеснет сиянье розового рая. B моей стране спокойная река, B полях и рощах много сладкой снеди, Там аист ловит змей у тростника И в полдень, пьяны запахом камеди, Кувыркаются рыжие медведи. И в юном мире юноша Адам, Я улыбаюсь птицам и плодам, И знаю я, что вечером, играя, Пройдет Христос-младенец по водам, Блеснет сиянье розового рая. Посылка Тебе, подруга, эту песнь отдам, Я веровал всегда твоим стопам, Когда вела ты, нежа и карая, Ты знала все, ты знала, что и нам Блеснет сиянье розового рая. Николай Гумилев и Анна Ахматова с сыном Львом. Фото 1915 г. Отравленный «Ты совсем, ты совсем снеговая, Как ты странно и страшно бледна! Почему ты дрожишь, подавая Мне стакан золотого вина?» Отвернулась печальной и гибкой… Что я знаю, то знаю давно, Ho я выпью, и выпью с улыбкой, Bce налитое ею вино. A потом, когда свечи потушат И кошмары придут на постель, Te кошмары, что медленно душат, Я смертельный почувствую хмель… И приду к ней, скажу: «Дорогая, Видел я удивительный сон, Ах, мне снилась равнина без края И совсем золотой небосклон. Знай, я больше не буду жестоким, Будь счастливой с кем хочешь, хоть с ним, Я уеду, далеким, далеким, Я не буду печальным и злым. Мне из рая, прохладного рая, Видны белые отсветы дня… И мне сладко – не плачь, дорогая, — Знать, что ты отравила меня». Расскажу я тайну другу, Подтруню над ним B теплый час, когда по лугу Вечер стелет дым. И с улыбкой безобразной Он ответит: «Ишь! Начитался дряни разной, Вот и говоришь». «После стольких лет…» После стольких лет Я пришел назад. Ho изгнанник я, И за мной следят. – Я ждала тебя Столько долгих лет! Для любви моей Расстоянья нет. Жизнь прошла моя. Как <украли?> жизнь, He заметил я. – Жизнь моя была Сладостною мне. Я ждала тебя, Видела во сне. Смерть в дому моем И в дому твоем. – Ничего, что смерть, Если мы вдвоем. <1921> «Я сам над собой насмеялся…» Я сам над собой насмеялся И сам я себя обманул, Когда мог подумать, что в мире Есть что-нибудь кроме тебя. Лишь белая, в белой одежде, Как в пеплуме древних богинь, Ты держишь хрустальную сферу B прозрачных и тонких перстах. A все океаны, все горы, Архангелы, люди, цветы — Они в хрустале отразились Прозрачных девических глаз. Как странно подумать, что в мире Есть что-нибудь кроме тебя, Что я сам не только ночная Бессонная песнь о тебе. Но свет у тебя за плечами, Такой ослепительный свет. Там длинные пламени реют, Как два золотые крыла. <1921> |
