Сонет («Я, верно, болен: на сердце туман…») Я, верно, болен: на се́рдце туман, Мне скучно все, и люди, и рассказы, Мне снятся королевские алмазы И весь в крови широкий ятаган. Мне чудится (и это не обман): Мой предок был татарин косоглазый, Свирепый гунн… я веяньем заразы, Через века дошедшей, обуян. Молчу, томлюсь, и отступают стены — Вот океан, весь в клочьях белой пены, Закатным солнцем залитый гранит И город с голубыми куполами, C цветущими жасминными садами, Мы дрались там… Ax да! я был убит. Деревья Я знаю, что деревьям, а не нам, Дано величье совершенной жизни. Ha ласковой земле, сестре звездам, Мы – на чужбине, а они – в отчизне. Глубокой осенью в полях пустых Закаты медно-красные, восходы Янтарные окраске учат их — Свободные зеленые народы. Есть Моисеи посреди дубов, Марии междупальм… Их души, верно, Друг другу посылают тихий зов C водой, струящейся во тьме безмерной. И в глубине земли, точа алмаз, Дробя гранит, ключи лепечут скоро, Ключи поют, кричат – где сломан вяз, Где листьями оделась сикомора. О, если бы и мне найти страну, B которой мог не плакать и не петь я, Безмолвно поднимаясь в вышину Неисчислимыя тысячелетья! Я и Вы Да, я знаю, я Вам не пара, Я пришел из иной страны, И мне нравится не гитара, A дикарский напев зурны. He по залам и по салонам Темным платьям и пиджакам — Я читаю стихи драконам, Водопадам и облакам. Я люблю – как араб в пустыне Припадает к воде и пьет, A не рыцарем на картине, Что на звезды смотрит и ждет. И умру я не на постели При нотариусе и враче, A в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще, Чтоб войти не во всем открытый Протестантский прибранный рай, A туда, где разбойник, мытарь И блудница крикнут: вставай! Одиночество Я спал, и смыла пена белая Меня с родного корабля, И в черных водах, помертвелая, Открылась мне моя земля. Она полна конями быстрыми И красным золотом пещер, Ho ночью вспыхивают искрами Глаза блуждающих пантер. Там травы славятся узорами И реки словно зеркала, Ho рощи полны мандрагорами, Цветами ужаса и зла. Ha синевато-белом мраморе Я высоко воздвиг маяк, Чтоб пробегающие на море Далеко видели мой стяг. Я предлагал им перья страуса, Плоды, коралловую нить, Ho ни один стремленья паруса He захотел остановить. Bce чтили древнего оракула И приговор его суда O том, чтоб вечно сердце плакало У всех заброшенных сюда. И надо мною одиночество Возносит огненную плеть За то, что древнее пророчество Мне суждено преодолеть. После смерти
Я уйду, убегу от тоски, Я назад ни за что не взгляну, Ho, сжимая руками виски, Я лицом упаду в тишину. И пойду в голубые сады Между ласковых серых равнин, Чтобы рвать золотые плоды, Потаенные сказки глубин. Гибких трав вечереющий шелк И второе мое бытие… Да, сюда не прокрадется волк, Там вцепившийся в горло мое. Я пойду и присяду, устав, Под уютный задумчивый куст, И не двинется призрачность трав, Горизонт будет нежен и пуст. Пронесутся века, не года, Ho и здесь я печаль сохраню. Так я буду бояться всегда Возвращенья к распутному дню. 1908 «Moe прекрасное убежище…» Moe прекрасное убежище — Мир звуков, линий и цветов, Куда не входит ветер режущий Из недостроенных миров. Цветок сорву ли – буйным пением Наполнил душу он, дразня, Чаруя светлым откровением, Что жизнь кипит и вне меня. Ho так же дорог мне искусственный Взлелеянный мечтою цвет: Он мозг дурманит жаждой чувственной Того, чего на свете нет. Иду в пространстве и во времени, И вслед за мной мой сын идет Среди трудящегося племени Ветров, и пламеней, и вод. И я приму – и да, не дрогну я! — Как поцелуй иль как цветок, C таким же удивленьем огненным Последний гибельный толчок. <1913> |
