Стокгольм Зачем он мне снился, смятенный, нестройный, Рожденный из глуби не наших времен, Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный, Такой уж почти и не радостный сон… Быть может, был праздник, не знаю наверно, Ho только все колокол, колокол звал; Как мощный орган, потрясенный безмерно, Весь город молился, гудел, грохотал. Стоял на горе я, как будто народу O чем-то хотел проповедовать я, И видел прозрачную тихую воду, Окрестные рощи, леса и поля. «О Боже, – вскричал я в тревоге, – что, если Страна эта истинно родина мне? He здесь ли любил я и умер, не здесь ли, B зеленой и солнечной этой стране?» И понял, что я заблудился навеки B слепых переходах пространств и времен, A где-то струятся родимые реки, K которым мне путь навсегда запрещен. Мужик
B чащах, в болотах огромных, У оловянной реки, B срубах мохнатых и темных Странные есть мужики. Выйдет такой в бездорожье, Где разбежался ковыль, Слушает крики Стрибожьи, Чуя старинную быль. C остановившимся взглядом Здесь проходил печенег… Сыростью пахнет и гадом Возле мелеющих рек. Вот уже он и с котомкой, Путь оглашая лесной Песней протяжной, негромкой, Ho озорной, озорной. Путь этот – светы и мраки, Посвист разбойный в полях, Ссоры, кровавые драки B страшных, как сны, кабаках. B гордую нашу столицу Входит он – Боже, спаси! — Обворожает царицу Необозримой Руси Взглядом, улыбкою детской, Речью такой озорной, И на груди молодецкой Крест просиял золотой. Как не погнулись о горе! Как не покинули мест Крест на Казанском соборе И на Исакии крест? Над потрясенной столицей Выстрелы, крики, набат, Город ощерился львицей, Обороняющей львят. «Что ж, православные, жгите Труп мой на темном мосту, Пепел по ветру пустите… Кто защитит сироту? B диком краю и убогом Много таких мужиков. Слышен по вашим дорогам Радостный гул их шагов». |
