Антонелла училась в лицее и была девушкой веселой и умной. Она никогда не скрывала своего деревенского происхождения и не пыталась говорить не свойственным ей языком или вести себя иначе, чем принято в том мире, где она выросла. Ее нельзя было назвать красавицей: она была маленького роста и полновата, грудь у нее была слишком большая для ее фигуры, но зато лицо излучало удивительное обаяние, устоять перед которым было просто невозможно. Она со всей страстью отдавалась учебе, и ее школьные оценки всегда были высокими. Но в то же время она умела отдыхать и развлекаться, была искренней и прямолинейной, без каких-либо предрассудков. Ей нравилось общество мальчишек, и те бегали за ней, привлеченные ее женственностью и чувственностью; многие в деревне приударяли за ней, и небезуспешно; но, несмотря на это, над ней никто не смеялся, напротив, ее уважали, как уважают тех, кто знает свое место.

Спустя пять или десять минут Антонелла вернулась к столу, встала перед Амосом и, глядя прямо ему в лицо, пригласила пойти послушать музыку вместе. Амос на мгновение заколебался, но тут она взяла его за руку и заставила подняться.

Когда штора за ними опустилась, они уселись на диван, и Амос, заметно нервничая, попытался заговорить о чем-то. Антонелла терпеливо слушала. Внезапно она встала, приблизилась к нему и, почти касаясь своим лицом его лица, произнесла: «Мне нравится тебя слушать, но гораздо больше нравится смотреть на тебя, когда ты молчишь». И тут она поцеловала его. Это был такой глубокий и долгий поцелуй, что Амосу показалось, будто он никогда не кончится.

Время шло, и ребята постепенно покидали клуб, потому что приближалось время ужина. В восемь часов вечера комнаты опустели.

Когда Амос очнулся – ему казалось, будто он спал и ему снился сон, – и спросил у Антонеллы, который час, девушка взглянула на часы и ответила: «Уже девять. А ты что, проголодался?»

Амос не был голоден, но он волновался за родителей, ведь они наверняка сбились с ног, ища его повсюду. Впрочем, учитывая, какие удивительные события с ним происходили, он чувствовал себя сильным и смелым, готовым решить любые проблемы.

Он попытался подвести итоги сложившейся ситуации: пусть они с Антонеллой и не пошли до конца, того, что случилось, было вполне достаточно, чтобы он почувствовал себя другим, почувствовал себя настоящим мужчиной.

Он отодвинул штору, незадолго до этого закрывшуюся за их спинами и впустившую Амоса в новый мир, в рай чувственности, о котором он прежде лишь слышал от других людей. Быстрым шагом он подошел к барной стойке, отодвинул ее, взял бутылку и два стакана, открыл кассу, положил туда деньги и сел за столик вместе со своей подругой.

Любовь ли это? Амос призадумался. Как бы то ни было, он понимал, что его нынешние чувства очень далеки от того, что он испытывал к Барбаре. Сейчас это было нечто менее идеальное, более конкретное.

Витая в собственных мыслях, он на секунду вернулся на землю и стал думать, как бы ему разыскать Серджио. Тем временем Серджио, которого проинформировали о происходящем, поступил мудро: он позвонил родителям Амоса и предупредил их, что тот остается в деревне на шахматный турнир и там его угостят ужином.

Правда, Амосу не удалось поужинать вообще, но у него и так не было ни аппетита, ни времени. Ребята гурьбой возвращались в клуб, и вскоре турнир начался. Первый соперник не представлял для Амоса никакой опасности; это был высокий и крупный молодой человек, который только что плотно отужинал и спал на ходу, ему едва удавались самые элементарные ходы, и спустя полчаса он признал свое поражение. Следующая партия тура тоже закончилась стремительно. Амосу предстояла третья игра. На этот раз его противником оказался один из самых сильных шахматистов: это был студент-медик, уже почти дипломированный доктор, который все свободное время посвящал игре в шахматы. Амос уже неоднократно играл против него, и перевес был явно не в его пользу. Кроме того, сейчас он был рассеян и не находил особой мотивации к победе; его то и дело одолевали мысли о том, что произошло в течение дня, моральное и физическое удовлетворение отвлекало его, унося далеко от событий, разворачивающихся в комнате. Он умело провел шах, но через десяток ходов совершил банальную ошибку, потерял важную фигуру, и партия закончилась. Правда, когда Амос понял, что выиграть ему не удастся, он встал и по-спортивному протянул руку противнику. Попрощавшись, он окликнул Серджио, и они вместе отправились домой.

В других обстоятельствах он был бы расстроен и унижен проигрышем, а сейчас и думать о нем забыл. Ему не терпелось встретиться с Адриано, чтобы рассказать о том, что произошло, и обсудить с ним свой новый опыт, приобретением которого он невероятно гордился. Ему казалось, будто он обошел всех, сделал значительный шаг в сторону так называемой нормальности, нормальности, которую, по мнению Амоса, окружающие все больше подвергали сомнению.

Он вернулся домой перевозбужденный и очень усталый. Родители уже легли спать; он взлетел по лестнице и, входя в свою комнату, услышал укоризненный голос отца: «По-твоему, это подходящее время для возвращения домой?! Представляешь, каково тебе будет вставать завтра утром?»

Амос ничего не ответил. Он быстро разделся, нырнул под одеяло, натянув его до самого носа, и погрузился в глубокий и спокойный сон. Спал он так крепко, что ему даже ничего не снилось.

Старенькая домработница, обожавшая Амоса и окружавшая его всевозможными заботами, вот уже несколько дней готовила своему любимчику самый питательный и калорийный завтрак на основе молока и яиц. Она утверждала, что весна подвергает молодые организмы тяжелым испытаниям и что хорошая учеба невозможна без омлета или яичницы. Амос стремительно поглощал все приготовленное и вместе с братом, чей желудок плохо переносил столь тяжелую пищу, бежал к остановке автобуса, который, к счастью, всегда немного запаздывал. Спустя какой-нибудь час он уже сидел на своем месте за первой партой, куда учителя посадили его, чтобы пробудить в нем интерес к некоторым предметам, которые не особо его увлекали. Амос решительно предпочитал склонение существительных и прилагательных и спряжение и парадигмы глаголов в латыни, а также историю урокам геометрии или алгебры. Несмотря на то что его учеба в классическом лицее позорным образом провалилась, он все-таки явно проявлял большую склонность к гуманитарным наукам, нежели к точным. Перевод с латинского басен Федра, сочинения, «Энеида» или «Одиссея» интересовали его гораздо сильнее, чем доказательство теорем Пифагора или Евклида.

Кроме того, месяцы, проведенные в гимназии, оказались весьма полезными для того, чтобы в дальнейшем блистать в магистратуре на уроках литературы. Но по алгебре и геометрии он плелся в хвосте у своих новых одноклассников, да так, что, получив в конце года табель с прекрасными оценками по многим предметам, он испытал невыносимый стыд, увидев, что провалил экзамен по математике. Таким образом, ему предстояло провести лето под знаменем примеров и задач, как тремя годами раньше. Это огорчило его и разочаровало, но он решил не делать из этого трагедию, чего не скажешь о его семье.

Синьор Делла Роббья снова вызвался помочь Амосу, как обычно перемежая уроки игрой в шахматы, а тетушка Тилла, старая тетя отца, которая раньше преподавала в старших классах, а несколько лет назад вышла на пенсию, предложила помощь по другим предметам. Так и поступили. Амос много занимался и волновался не меньше, чем в прошлый раз, но тем не менее выдержал пересдачу с легкостью и больше никогда не отставал в математике, в дальнейшем хорошо сдав выпускные экзамены. Все это стало возможным еще и благодаря усилиям двоюродной сестры отца, которая со следующего года приняла его в лоно своей семьи и заботилась о нем, словно о родном сыне; ее супруг, учитель физики и математики, проникнувшись к Амосу симпатией, делал все, чтобы подтянуть его по точным наукам; а свояченица, уже знакомая читателю тетушка Ванда, которая, будучи одинокой, жила в этом же доме и тоже была учительницей – только по литературе, – терпеливо занималась с ним латынью.