В ноябре того же года Амос, как бы это ни казалось невероятным, оказался среди новых лиц, претендующих на участие в фестивале Сан-Ремо. Вокруг суетились возбужденные люди, а он чувствовал себя не в своей тарелке и большую часть времени проводил в гостиничном номере в компании своей жены Элены, которая не покидала его ни на секунду и старалась дарить ему внимание и нежность.

Он между тем был в постоянном напряжении и как никогда замкнут; больше всего его беспокоили оценки народного жюри, сплошь состоявшего из молодежи. Что подумают эти юноши и девушки, привыкшие к совсем другим музыкальным жанрам – современным и шумным, – о его спокойном и чистом голосе и немного устаревшей манере исполнения? Но в ночной тишине эти страхи странным образом побеждало иррациональное ощущение, что он находится в полной безопасности, что вокруг него – тихое море и попутный ветер несет его к цели.

Кандидаты должны были исполнить уже записанный и опуб ликованный трек. Таким образом, у Амоса не было сомнений, какую песню выбрать: он споет ту, которая принесла ему столько удачи, причем исполнит как партию Дзуккеро, так и свою собственную, известную широкой публике благодаря участию в дуэте маэстро Паваротти. Вне всякого сомнения, этот сюрприз и крайняя пластичность его голоса окажут самое благоприятное впечатление на жюри. Уже во время дневной репетиции все обратили внимание на реакцию присутствующих на выступление Амоса, да и сам он почувствовал себя более спокойным.

Вечером ему пришлось выступать одним из последних. Зрители уже перенасытились музыкой, голосами и новыми лицами, и его выход на сцену прошел почти незамеченным; публика рассеянно выслушала, как популярнейший ведущий представил Амоса, а кто-то даже попытался поднять его на смех, когда тот объявил, что Амос будет исполнять как партию Дзуккеро, так и партию маэстро Паваротти. Потом вступил оркестр, и голос Амоса, сильный и глубокий, легко разлился по залу; тогда все вокруг умолкли и стали слушать с удивлением и любопытством. Исполнитель спел несколько строк, и внезапно его голос полностью изменился: совершенно другой регистр, совершенно другой тембр. Зал разразился бурными аплодисментами, это был настоящий ураган оваций. Тем временем в специальной комнате в отеле, отведенной под просмотр, Микеле и его коллеги, затаив дыхание, следили за выступлением. У некоторых на глазах заблестели слезы, кто-то пытался сдерживаться, а Стефано, один из самых ярых сторонников Амоса, даже почувствовал себя плохо. В конце песни все до единого зрители поднялись на ноги и буквально заглушили последние оркестровые аккорды аплодисментами и криками восторга. Дело было сделано. Амос понял это и сам – его уже не особо волновал вердикт жюри.

В течение трех месяцев, остававшихся до самого фестиваля, он жил своей обычной жизнью, только теперь был чуть более активен: он понимал, что борется за реальную возможность, а не просто за иллюзорную надежду на успех. Он чувствовал новые силы и непривычную уверенность в себе, благодаря которой ему казалось: за что бы он сейчас ни взялся, все у него получится.

Но чем вызвано это необычное изменение в его жизни? Явных причин, которые могли бы рационально объяснить его, не было – или, по крайней мере, Амос их не находил.

Вскоре он начал работать над своим первым альбомом в одной из звукозаписывающих студий Болоньи. Найти подходящие для его голоса песни было предприятием непростым, но все-таки немного материала набралось. Он отдавал записи все свои силы и очень быстро понял, что этот альбом станет решающим для его будущей карьеры.

Однажды, когда он репетировал за роялем одну из песен, некий промышленник из Реджо Эмилии – друг владельца студии – случайно услышал его голос и остановился как вкопанный, словно под гипнозом: впервые в жизни до его ушей долетали подобные звуки. Он спросил, кто это поет, и ему объяснили, что это молодой певец по имени Амос, который будет участвовать в фестивале Сан-Ремо в категории «Новые имена», и что он записывает здесь свой альбом. Синьор Монти, человек редких способностей к бизнесу, и при этом умный и обладающий интуицией, а к тому же еще и щедрый и разбирающийся в искусстве, мгновенно все понял и, даже не знакомясь с поразившим его артистом, попросил своего друга, чтобы тот уговорил Амоса выступить с концертом в городском театре Реджо Эмилии в сопровождении прекрасного оркестра и талантливого дирижера. Все затраты он брал на себя, а также обещал в мельчайших деталях организовать все мероприятие.

Выступить в традиционном театре в сопровождении настоящего оркестра – это было то, о чем Амос всегда мечтал и чего жаждал всем сердцем.

Синьору Монти пришлось изрядно попотеть ради своего экстравагантного начинания: в театре его предупредили, что даже знаменитый тенор не соберет трехсот с лишним слушателей, – что уж говорить о каком-то малоизвестном провинциальном певце, который готовится к выступлению на фестивале в Сан-Ремо… Но синьор Монти был не из тех, кто отступает от задуманного; он с уверенной улыбкой объявил, что на концерте зал будет переполнен, и за свой счет созвал всех друзей, знакомых, коллег, сотрудников и работников своих заводов, чтобы они послушали самый прекрасный, по его мнению, голос на свете. Ему удалось выполнить свое обещание: зал действительно оказался полон, свободных мест не было вообще, чего в этом театре не случалось уже давно. Благодаря его удивительной способности убеждать, пришли абсолютно все без исключения. Словом, театр готов был лопнуть от количества собравшегося народа, к вящей радости синьора Монти и недоумению сомневавшихся в благополучном исходе мероприятия.

Все уже было готово, а Амос все еще в панике распевался в своей гримерке – ему казалось, что его голос в этот день не в лучшем состоянии. Руки были ледяные, все тело покрывал холодный пот. Элена не сводила с него сочувственного взгляда, а его мать смотрела широко распахнутыми глазами, выдававшими отчаяние и бессилие. Но тут постучали в дверь, и громогласный голос объявил: «На сцену!» Пока Амос проходил за кулисами, ноги практически не держали его, но потом он начал петь и показал, на что способен, выложившись до предела.

Зрители приняли его выступление с теплотой и симпатией, но его голос пока еще не был подкреплен в достаточной степени ни стальной диафрагмой, ни серьезной техникой, поэтому по окончании концерта, несмотря на аплодисменты и рукопожатия, у Амоса осталось отчетливое впечатление, что все прошло совсем не так, как они с синьором Монти рассчитывали.

Наконец настал февраль. В доме Барди безостановочно готовились к отъезду, и вот в одно прекрасное утро в Поджончино приехала машина, присланная дискографической компанией, чтобы отвезти Амоса и Элену в Рим, где он должен был принять участие в одной важной телепрограмме в преддверии фестиваля. Собрались все члены семьи, как всегда бывало по самым торжественным случаям. Синьор Барди подождал, пока сын спустится вниз с чемоданом и рюкзачком за спиной, затем помог поставить вещи в багажник автомобиля и обнял его с невиданной доселе силой. Этот порыв немало удивил Амоса. Что касается мамы, она, будучи явно растрогана больше мужа, решила на этот раз сыграть роль сильной женщины, которая не дает волю чувствам, что бы ни происходило, и попрощалась с молодыми супругами с наигранной радостью. Амосу такое ее поведение было хорошо знакомо, и он почувствовал к матери внезапную нежность. «Бедная мама! – подумал он. – Представляю, что она испытывает сейчас и как старается держать себя в руках, чтобы подбодрить меня!» Чтобы окончательно не разволноваться, он стремительно сел в машину, захлопнул дверцу и, стараясь отвлечься, принялся налаживать положение сиденья.

В Риме ему уже не хватило времени, чтобы заехать в гостиницу и освежиться, и водитель поехал прямо в телестудию Париоли, проводил супругов Барди до съемочного павильона и удалился. Какая-то девушка привела Амоса с женой в гримерку, принесла воду и кофе и предупредила, что через несколько минут его позовут на грим.