Во второй половине дня семейство Барди покинуло колледж. Родители, которые собирались задержаться здесь вплоть до завтрашнего дня, забрали с собой ребенка, чтобы психологически подготовить его к расставанию. Они поужинали вместе в маленькой таверне в центре города, а потом отправились ночевать в отель «Ла Стория». Амос спал в одной постели с родителями, как бывало и раньше, когда он жил дома, и не подозревал о том, что его ждет дальше и как в скором времени поменяется вся его жизнь.

Наутро его проводили в колледж, и мать оставила его с учительницей, пообещав, что вновь придет за ним в конце учебного дня. Учительница отвела его в одну из аудиторий, где за партами уже сидели другие ребятишки из младшей группы. Амосу предстояло проводить с ними время до самого конца учебного года.

Он сел, и учительница представила ему соседа по парте: его звали Давиде Пишотта, он приехал из Равенны и был старшим из одиннадцати детей. Затем Амосу принесли брикет пластилина весом граммов в пятьдесят: такой материал впервые попал ему в руки, и мальчик не сразу понял, что от него хотела учительница, велев отломить кусочек и слепить палочку.

В комнате было довольно прохладно, и пластилин показался ему слишком твердым. Уже спустя пару минут Амос почувствовал усталость, но, робея под взглядом наблюдавшей за ним учительницы, все-таки не останавливался, пока не выполнил свое первое задание до конца. Впрочем, учительница была не особо довольна: палочка получилась не слишком гладкой и правильной. Мальчик обиделся, но молча продолжал работать.

В конце каждого часа звенел звонок, а в полдень детям велели встать и следовать за ассистенткой, которая должна была проводить их на обед.

Приблизился самый тяжелый для Амоса момент – расставание с родителями. Они встретились в коридоре, отделявшем аудиторию от столовой, и Амос остановился, в то время как остальные дети, подгоняемые голодом, пошли дальше. Папа и мама дали ему несколько советов, потом принялись обнимать и целовать его, а когда они стали уходить, мальчик разрыдался. Тогда его мать сказала мужу, чтобы тот шел в машину, а сама проводила сына в столовую, усадила на место и снова попрощалась с ним. Амос ухватился за мамину руку и сжал ее изо всех сил. Вдруг он почувствовал, как чья-то крепкая рука берет его за локоть и тянет назад, кто-то обращается к нему, а мамина рука медленно ускользает. Ему удалось ухватить ее за палец, но ручонки у него так вспотели, что он не сумел удержать его. Контакт с мамой был прерван, и Амос впервые в жизни почувствовал себя одиноким среди чужих людей, брошенным на произвол судьбы. В отчаянии он начал громко звать маму, словно потерявшийся жеребенок, но потом успокоился, сел и даже проглотил несколько ложек супа. Затем официантка принесла ему вареное мясо с салатом: блюдо это было ему совершенно не по вкусу. Он поднял руку, как ему велели делать при всякой необходимости. «Я не хочу это мясо», – сказал Амос робко. Тот же голос, что и раньше, тут же ответил: «Нет, хочешь, и ты его съешь; ну-ка, давай».

С комом в горле, мать Амоса попрощалась с дежурными ассистентами, проводившими ее к выходу, и побежала к мужу. Тот поджидал ее, сидя за рулем, с развернутой газетой в руках. Открыв жене дверцу, он увидел, что она горько плачет. Они обнялись и принялись утешать друг друга. Синьор Барди, который мальчиком тоже был отправлен в интернат, всегда говорил, что хотел бы, чтобы его собственные дети избежали подобного опыта, но не вышло. Ведь только так их малыш сможет научиться читать и писать, как все остальные, и только так он станет сильным человеком, способным справляться с жизненными трудностями.

На обратном пути к родителям Амоса постепенно начало возвращаться спокойствие – или, по крайней мере, чувство примирения со сложившимися обстоятельствами. Тревожная пустота, образовавшаяся после расставания с сыном, начала мало-помалу заполняться смутными надеждами и оптимистическими ожиданиями; в сущности, они были довольны тем, как решительно сделали то, что принесет пользу сыну, и на их лицах даже появилась легкая улыбка нежности.

Первого октября следующего года Амос сидел за партой рядом с Давиде. Он наконец стал первоклассником.

Перед тем как покинуть родной дом по окончании летних каникул, Амос получил очередное повышение в звании от дядюшки Компарини и теперь с гордостью рассказывал об этом своим одноклассникам.

Его учительница, синьорина Джамприни, была дамой лет сорока. Она так и не вышла замуж, полностью посвятив себя работе и заботам о престарелой матери. Несмотря на то что она сама была незрячей, ее горячо рекомендовали семье Барди как человека в высшей мере способного и ревностно относящегося к преподаванию; она легко держала весь класс в кулаке, и было маловероятно, что кто-то натворит что-либо у нее под носом. С восьми утра, когда дети входили в аудиторию, и до самого последнего звонка она ходила между партами, проверяя, достаточно ли внимательно слушают ее объяснения, и следила, чтобы никто не уснул, положив голову на парту.

В этом году Амос с товарищами начали изучать шрифт Брайля. Им вручили деревянный ящичек прямоугольной формы, в ячейки которого вставлялись маленькие параллелепипеды, тоже из дерева, которые изображали, в зависимости от своего расположения, различные буквы. Впоследствии детям предстояло научиться узнавать те же самые буквы, изображенные в виде маленьких точечек при помощи перфорации на бумаге.

Учительница была неутомима и заражала своих учеников энергией и неповторимым энтузиазмом. Частенько она организовывала самые настоящие соревнования, которые вовлекали всех и каждого и повышали общую успеваемость в классе. В то же время она никогда не забывала об отстающих, уделяя им повышенное внимание и порой даже давая небольшую фору в соревнованиях – ведь иначе им бы никогда не выиграть.

Синьорина Джамприни была очень религиозна. Ее вера была нерушима, уникальна и кому-то могла, конечно, казаться немного ханжеской. Каждое утро перед началом занятий она предлагала детям вместе прочитать молитву, и перед обедом тоже. Уже в первом классе она рассказывала им о Святом Писании, разъясняла его суть, и делала это с такой страстью, что дети слушали ее с открытым ртом, периодически задавая заинтересованные вопросы.

Амос и много лет спустя полагал, что знание Ветхого Завета является фундаментальным для формирования личности молодого человека, и дело не только в его религиозном значении, а прежде всего в том, что он помогает лучше понимать жизнь, ближних, постигать историю народов и их обычаи. Человек, хорошо знающий Библию, ничему не удивляется, и в нем поселяются невиданная сила и уверенность.

Той зимой было очень холодно, часто шел снег. Амос выходил во двор вместе с одноклассниками, и они весело играли в снежки. Может быть, именно поэтому он часто простужался, и тогда его клали в маленький школьный лазарет, где за ним, как и за всеми прочими больными, круглосуточно заботливо ухаживала синьора Эва. Амос обожал болеть, ведь он попадал в теплое гнездышко, где мог вдволь поиграть и поболтать с соседями, вдали от строгих правил колледжа и школьных обязанностей. Рано утром медсестра вставала и включала большой радиоприемник, который передавал нежную, расслабляющую музыку. Дети тут же просыпались, но, разумеется, оставались в постелях в ожидании лекарств. И еда там была лучше, чем в столовой. Поэтому маленьким больным совсем не хотелось выздоравливать и возвращаться к учебе.

Весной жилось веселее: мягкий климат позволял подолгу находиться на свежем воздухе, и в маленьком дворике организовывали настоящие матчи в так называемую деревяшку, игру, захватившую всех без исключения мальчишек, которые чувствовали себя героями-футболистами, о которых знали по воскресным трансляциям по транзисторным радиоприемникам. С «деревяшкой» обращались в точности как с футбольным мячом – даже если речь шла просто о пустом пакете из-под молока или куске доски. Периодически у старшеклассников появлялась особая «деревяшка», умело изготовленная собственными руками на манер футбольного мяча: это был настоящий шик – баночка из-под гуталина, куда вставлялся кусок круглой деревяшки. Этому нехитрому развлечению дети посвящали все перемены.