В этом смысле наш герой, вне всякого сомнения, страдал; страдал, но не отчаивался, ведь некое странное предчувствие подсказывало ему, что необходимо быть стойким, терпеливо ждать и сохранять оптимизм. И он довольствовался тем, что имел: любовью друзей и родных, своими занятиями, успехами, которых он достигал… «В общем-то, – говорил он себе, – мне нечего жаловаться. Множеству людей живется гораздо хуже». Амос заставлял себя не думать о том, чего ему не хватает, минимизировать любую проблему, любую сложность, любое противоречие.

Мысли о том, что Барбара дарила внимание другим, конечно, делали ему больно, но он умел взять себя в руки. В конце концов, та же горькая доля не обошла и Адриано, а, как говорится в пословице, «на миру и смерть красна». И потом, у него ведь были его надежды, его мечты, в которых он мог сколько угодно наслаждаться своей платонической любовью.

Каждое утро он просыпался с радостным ощущением, что вскоре увидит Барбару, сможет поговорить с ней; всякий вежливый жест с ее стороны, любое внимание, любая случайно брошенная фраза пробуждали в его душе новые мечты, новые надежды, которые он пестовал день ото дня. Все это происходило на фоне его любимой музыки, помогавшей Амосу уходить в себя и оставаться наедине с собственными мыслями.

Однажды, когда он в одиночестве проводил время в своем кабинете, слушая запись «Сельской чести» и одновременно читая стихи Гоццано, он внезапно почувствовал животрепещущую необходимость самому сложить стихотворение для Барбары, как уже однажды случилось с ним, когда он испытывал определенные чувства к Алессандре. Но на этот раз он решил никому не читать их, ему просто хотелось оставить их себе, написав для собственного удовольствия. Он захлопнул книжку, выключил магнитофон, сел за пишущую машинку и быстро напечатал:

Напечатав последнюю строчку, Амос заметил, что забыл про название. Он задумался: эти стихи были написаны в плену мечты, он вложил в них и свои надежды, и тайные желания, и это показалось ему неплохим началом. Название он счел делом второстепенным. Но потом вернул каретку пишущей машинки в самый верх листа, где оставил достаточно свободного места, и написал первое же название, которое пришло ему в голову: «Мечта». Затем он попробовал прочитать свое стихотворение вслух, чтобы проверить, хорошо ли оно звучит; разумеется, по сравнению с лирикой Гоццано это было ничто, но все же Амос остался доволен и даже охотно простил себе некоторую стилистическую неуклюжесть. Он сложил листок со стихотворением и спрятал его среди страниц энциклопедии, а потом поднялся и отправился подышать свежим воздухом.

Близилось время заката, весеннего заката, когда стоит мягкая погода и легкий бриз приносит с моря нежные ароматы природы, пробуждающейся от зимнего сна и стремительно расцветающей. Амос дышал полной грудью, и странное ощущение охватывало его: словно новые силы проникали через ноздри и распространялись по всему телу – силы, которые заставляли его что-то предпринимать, энергично размышлять, передавать свои мысли окружающим… Его душа нуждалась в друге, которому он мог бы помогать, во враге, которого он мог бы победить, в идее, в которую он мог бы поверить, и в другой, которую мог бы отвергнуть; его душа нуждалась в действии – ему хотелось совершить что-то, чем он мог бы впоследствии гордиться, чтобы с наслаждением произнести: «Это дело моих рук».

Он пустился бежать со всех ног и вскоре оказался перед домом своих друзей детства. Серджио, один из двух двоюродных братцев, с которыми он провел все свои детские годы, возился во дворе с мопедом. Ребята быстро сговорились, затем Серджио помыл руки, и они уехали, оседлав маленький мопед, вовсе не предназначенный для того, чтобы возить двоих, – уехали, как говорится, куда глаза глядят, на поиски приключений. И даже если то, что потом случилось с Амосом, не назовешь удачей – это, вне всякого сомнения, было незабываемым событием.

Когда они приехали на центральную площадь, Серджио остановился и запарковал мопед. Затем молодые люди пешком отправились в небольшой молодежный клуб, располагавшийся в помещении, которое состояло всего лишь из двух комнат и малюсенькой ванной.

В первой комнате был простой бар: стойка, доставшаяся от одного из деревенских кафе, столики со стульями, игральный автомат, телевизор, холодильник с мороженым – и все. Во второй комнате стояли только диваны с креслами и музыкальный проигрыватель. Помещения были смежными – их соединял проход в виде арки. Единственным межкомнатным барьером служила штора, кое-как прикрепленная под потолком. Тот, кто хотел пройти, должен был просто отодвинуть занавеску – стучать было некуда. Поэтому входящий частенько нескромно нарушал уединение влюбленных парочек, доверившихся полумраку комнаты под звуки стереопроигрывателя.

Амос стремительно преодолел ведущую в клуб лестницу, каждую ступеньку которой он знал так, словно она находилась у него дома, вошел внутрь и тут же обнаружил, что там что-то готовится. Навстречу ему вышел юноша, объяснивший, что идет запись на участие в шахматном турнире. Кругом было много народу и царила оживленная атмосфера.

Серджио, который никогда особо не интересовался игрой в шахматы, оставил Амоса в клубе, а сам отправился развлекаться. Он обещал забрать друга на обратном пути и отвезти его домой к ужину. Амос записался в участники турнира и устроился за одним из столов, где уже сидели другие ребята, игравшие в качестве разминки.

К нему подошла какая-то девушка, прикоснулась к его руке и представилась: «Антонелла». Он хотел, чтобы она села рядом, но все стулья оказались заняты, и девушка осталась стоять возле стола. Тогда Амос встал, чтобы уступить ей место, но она самым что ни на есть непринужденным жестом усадила его обратно, а сама забралась к нему на колени.

Общая атмосфера турнира и разговоры о шахматах неожиданно заставили Амоса почувствовать себя совершенно естественно и расслабленно, что раньше ему никак не удавалось. Он говорил и говорил о стратегии и тактике игры, о шахматной философии, а девушка делала вид, что все эти абстрактные разговоры ей интересны; между тем он ощущал на себе ее взгляд и понимал, что она ведет себя странно. Для него это было внове, и скоро это ощущение стало отвлекать его от рассуждений, пробуждая в нем настоящий ураган эмоций. Внезапно Антонелла слезла с его колен и прошла в соседнюю комнату, где принялась включать проигрыватель, установив на него целую колонну из пластинок, которые автоматически опускались одна за другой, обеспечивая непрерывное звучание музыки. Затем села на диван и стала слушать.