Кселиан.

В углах между Комморрой и Аэлиндрахом Обезглавливатель кипел черным гневом. Ему не дали убить добычу. За то время, что минуло с последнего раза, когда такое произошло, вселенная успела состариться. Он винил себя за нетерпеливость, за неосмотрительность. Он ведь знал, что возможность предоставится на слишком краткое время, но все равно бросился в бой из-за неодолимого желания убить Ксхакоруаха.

Чужаки все испортили. Когда он увидел, что изначальные союзники Ксхакоруаха разбегаются при виде машины-убийцы, ему показалось, что вот он, шанс. Он проигнорировал присутствие новых лиц и сфокусировался на быстрой казни. Глупая гордыня. Позорная неудача. Водоворот отрицательных исходов грозил утопить его в нежеланных возможностях.

Посреди всего этого Кхерадруах нашел место внутреннего спокойствия. Как будто глубинное море Аэлиндраха потянулось к нему и приняло его в свое темное холодное лоно. Какое-то время он мирно дрейфовал в нем, вдали от истерзанного бурей внешнего мира с его чужаками и отступниками. Он утешал себя мыслью о том, как снова приласкает шею Ксхакоруаха своим клинком.

Шанс предоставится снова.

Так, как это происходило всегда.

— Почему?

— Иначе бы «Талос» убил меня первым.

— …

— Ксагор, я думаю, ты просто сам себя запутываешь. Это Харбир был убит, чтобы выиграть нам время для побега, а не я. Я здесь, рядом, как и всегда.

— Мандрагор больше не будет?

— Нет. Дело Ксхакоруаха проиграно. Даже с помощью Иллитиана ему не одолеть совместные силы Карателей и кабала Черного Сердца. В любом случае, если бы он победил, это означало бы чуму и медленную смерть для города, а нам этого не надо, не так ли? Это — единственный разумный вариант.

— Этот понимает, — невесело сказал Ксагор. Они спешно продолжали свой путь. У развалины нетипично бегали глаза, чего не было до рискованной заварушки в библиотеке. Верность Ксагора и прежде не раз подвергалась испытаниям, но на этот раз результаты были неприемлемо неясными.

+Почему бы тебе не сделать достойное дело — просто забиться в угол и сдохнуть?+ насмешливо спросила Анжевер на краю его сознания. Насмешки были самым серьезным из того, чем она сейчас могла ему навредить, поэтому она докучала ими постоянно. С другой стороны, Беллатонис постепенно привыкал ее игнорировать.

Они все еще находились где-то в Нижней Комморре — в этом Беллатонис был уверен. Теневой поток, по которому они сбежали из библиотеки, выбросил их на приличном расстоянии от лабиринта Черного Схождения. Вероятно, они были где-то над Звуком-Ночи Гулен, если можно судить по заросшим тростником трясинам.

— Иди-ка сюда, Ксагор — понесешь Анжевер, пусть она составит тебе компанию.

Беллатонис пытался сделать свой голос веселым, но подозревал, что тот звучал просто снисходительно. Ксагор угрюмо взял цилиндр с головой Анжевер, и они продолжили путешествие, не говоря ни слова. Они брели по болотистой почве к громадному, вычурно украшенному склону в отдалении. Тьма Аэлиндраха повлияла на это место, и казалось, будто они движутся в вечных сумерках, хотя склон впереди блистал золотом, как будто его подсвечивали сверху.

Они быстро перемещались благодаря тому виду хождения сквозь тени, которому научились в Аэлиндрахе, проникая в углы меж измерениями и выскальзывая из них. В отдалении рыскали стаи ур-гулей, но ни одна из них не стала мешать их стремительному путешествию. Берега из черной слякоти и узкие потоки проплывали мимо, словно неосязаемые облака, сдуваемые ветром. И все равно путь на Центральный пик обещал быть неблизким.

+Ты безумец. Если ты придешь на Центральный пик, Вект сотворит с тобой такое, что даже тебя это напугает. Я не сомневаюсь, у него и раньше были поводы наказывать гемункулов. Он найдет разные способы.+

Беллатонис подавил вздох. Было время, когда достаточно было отойти на расстояние руки, чтобы спастись от мыслеречи Анжевер. К несчастью, старуха не то становилась сильнее, не то набиралась опыта благодаря практике. Он ответил ей напрямую, чтобы она могла чем-то занять свой разум, и одновременно запер собственные мысли глубоко внутри.

— Скука, по большей части, есть лучший способ причинить страдание гемункулу, — небрежно заметил Беллатонис. — О, у некоторых выработалась зависимость от снадобий и настоек, которые они для себя изготавливают, или от мучений каких-то определенных, невероятно малоизвестных и никому не интересных рас. Их можно довести до визга, просто отобрав любимые игрушки. Для большинства гемункулов, однако, достаточно простого отсутствия стимулов, чтобы они вскоре начали кричать и плакать.

+Как банально. Ну что ж, по крайней мере, я теперь знаю, что с тобой сделает Вект — он тебя где-нибудь замурует и оставит умирать от голода. Я слышала, что это ужасная, мучительная смерть, так что, думаю, для тебя в этом найдутся кое-какие «стимулы».+

— О, Анжевер, если бы я только знал, как глубоко ты озабочена моим благополучием, я бы не допустил, чтобы мы расстались на столь долгое время, — сладким голосом ответил Беллатонис. — Обещаю, я с тебя больше глаз не спущу.

Такая перспектива, похоже, надолго утихомирила каргу. При всех своих пустых угрозах и ненависти она по-прежнему боялась Беллатониса. Гемункул мысленно сделал себе пометку, что надо при первой же возможности напомнить ей делом, каковы причины этого страха.

Склон разрастался перед ними и становился все сложнее и детальнее по мере того, как они приближались. Наконец, они начали взбираться по бархану пыли, что скопился у его подножия. Из праха, раскиданные случайным образом, торчали большие куски статуй. Некоторые можно было опознать — нога, глаз, голова — другие же казались хаотичными текстурами на неровных кусках камня. Разнообразие стилей и материалов могло бы быть примечательным, если бы его не затмевало то, из чего состоял сам склон.

Поверхность, вздымающаяся перед ними, полностью состояла из таких кусков — каких-то поменьше, каких-то побольше, чем простые фрагменты, которые упали на бархан внизу. Обломки и детали увенчанных голов, скипетров, ангельских крыльев, рунических скрижалей, жезлов, цепей, часов, икон, мечей, факелов, растений и животных — все было свалено рядом. Здесь были бессчетные тысячи разбитых скульптур, картин и предметов всех форм и размеров, от статуэток величиной с ладонь до огромных идолов, с намеками на несколько поистине титанических громад в глубине кургана. Почти все эти вещи были либо сделаны из золота, либо покрыты им, и многие акры отслаивающейся позолоты как будто блестели внутренним светом, сами по себе.

В некоторых изделиях виднелись пустые ячейки, демонстрирующие места, где раньше находились драгоценные камни — свидетельство тому, что здесь поработали собиратели мусора. Даже бесценные самоцветы иных миров в Комморре были простыми блестяшками, и только психически заряженные камни духа считались подлинными сокровищами. Видимо, самые низменные из нищих, калеки и иссушенные, обобрали эту кучу выброшенного добра, но страх не позволил им прикоснуться к золоту.

— Что это за место? Ксагору оно незнакомо, — спросил развалина.

— Я его узнал. Оно называется курганом Иконоборца, — ответил Беллатонис. — Рейдерские отряды, возвращающиеся через порт Кармин, имеют привычку сбрасывать здесь захваченные религиозные предметы — объекты веры, реликвии, иконы — с большого пути на входе в город. Это началось как шутка, так мне рассказывали, но со временем она превратилась в нечто вроде традиции.

Далеко в высоте, на краю восприятия, виднелась темная линия, где склон заканчивался у одной из бронированных стен порта Кармин. Еще выше можно было разглядеть шпили Верхней Комморры, а где-то над ними, невидимые из глубин города, возвышались Гора Скорби и Центральный пик.

Теневое плетение Аэлиндраха оканчивалось у подножия склона и не пыталось взобраться на него, как будто его что-то отталкивало. Беллатонис утешил себя, что им в любом случае следовало бы держаться подальше от темных углов до окончания путешествия — миньоны Ксхакоруаха наверняка начнут его искать.