— Слушай меня внимательно. Мне нужна Кселиан, и если понадобится, я уничтожу весь твой ковен и разнесу этот лабиринт на твоих глазах, чтобы до нее добраться, — сказал Иллитиан, говоря как будто о чем-то само собой разумеющемся. — Я уверен, что вы придумали массу хитроумных планов, как убить меня и истребить мой отряд, чтобы не выполнять мои условия — заразу, яды, ловушки, бомбы и все такое прочее. Может быть, ты даже достаточно храбр, чтобы пожертвовать своей жизнью прямо сейчас ради покушения на меня, хотя, честно говоря, я в этом сомневаюсь. Так или иначе, сейчас я покажу тебе, почему таким образом вы проиграете, даже если у вас получится.

Иллитиан сделал жест, и двое вернорожденных вышли из рядов воинов позади него. Они несли устройство, похожее на часть скелета. Это была длинная и узкая конструкция из блоков и листов металла, пронизанных каналами из стеклоподобного материала. Приближенный секретарь недоуменно уставился на устройство, облизал зеленые губы и спросил:

— Я не понимаю, ч-что это такое?

— Боеголовка, — холодно ответил Иллитиан, — от пустотной мины. Обычно в такой мине есть две секции. Первая проецирует энергетическую сферу, которая должна ограничить детонацию второй. В данном случае первая часть была удалена, поэтому основной детонатор ничто не сдерживает. А он представляет собой искру чистого темного света, которая, как мне сказали, должна уничтожить весь этот лабиринт и приличный кусок города вокруг него, если ее взорвать.

Приближенный секретарь выглядел, как и следовало ожидать, напуганным. Кроме того, его молочно-белое лицо исказилось от негодования и недоверия, но обе эти эмоции поблекли перед несокрушимой уверенностью Иллитиана. Если архонт Белого Пламени погибнет, то весь ковен и его возлюбленный лабиринт присоединится к его погребальному костру, в этом он не сомневался.

— Хорошо. Я вижу, мы понимаем друг друга, — сказал Иллитиан и взмахнул рукой. Вернорожденные унесли боеголовку обратно в глубину его отряда. — И чтобы было еще понятнее, она не единственная. Двигаясь по лабиринту, я разместил в нем еще некоторое количество этих освобожденных пустотных мин. Если я дам сигнал или если мои жизненные показатели прервутся, они все сдетонируют и сотрут лабиринт с лица земли. Так что вы видите: либо я побеждаю, либо не побеждает никто. А теперь отдайте мне Кселиан.

Приближенный секретарь шумно сглотнул и сказал:

— Я, разумеется, передам ваше сообщение избранному мастеру. Выглядит так, что у вас в настоящий момент есть… а… решающий аргумент. Если бы ваши требования были предъявлены ковену в одной из предыдущих расщелин, то, я уверен, можно было бы избежать значительного долгосрочного ущерба…

Иллитиан улыбнулся ледяной улыбкой и ответил:

— Да, я не сомневаюсь, что вы бы обдумали их, как положено, и абсолютно ничего бы не сделали. Под «долгосрочным ущербом» ты имеешь в виду то, что мои действия необратимо навредят моим отношениям с гемункулами. И ты неправ. Очень скоро ковены разделятся ровно на два лагеря: тех, кто поймет, что они — просто слуги нового правителя Комморры, и будет жить, и тех, кто будет мнить себя вольными и умрет. Вект позволял вашему племени слишком много свободы, давал вам вести политику и вмешиваться не в свои дела. Скоро этой распущенности придет конец.

Приближенный секретарь сделал шаг назад и чуть не налетел на инкубов, стоящих позади него. Его взгляд отчаянно забегал по пустолицым шлемам и вернулся к Иллитиану.

— Я немедленно сообщу избранному мастеру, — сбивчиво пробормотал секретарь, — и уведомлю его о чрезвычайной важности вопроса.

— Не нужно, — проскрежетал из тьмы отвратительный, лязгающий голос. — Я уже знаю.

К тому времени, как Пестрый пробрался мимо огнепадов обратно на улицу Ножей, леди Малис и след простыл. Он немного порыскал по округе в поисках улик, которые могли бы указать, куда она подевалась, но без особого рвения: это выглядело довольно бесплодным занятием. Каким-то образом архонт Ядовитого Языка умела маскировать свои передвижения даже от обладателя столь развитого психического дара, как у Пестрого. Психические нити причин и следствий, которые он мог считать с улицы и ее зданий, были слишком запутаны и травмированы, чтобы из них можно было извлечь какие-то полезные подсказки.

И в этот миг он осознал, что тьма вокруг него сгущается. Он поднял взгляд к небу, где между стенами шпилей, подобных склонам ущелья, виднелись тусклые звезды Илмей, вращающиеся в высоте. Краденые солнца не были затемнены и светили так же, как и раньше. Облака в небесах не отбрасывали тени. Но все же свет вокруг Пестрого как будто потихоньку угасал прямо на его глазах. В воздухе висел странный привкус, как будто морозный ветер дул в Комморру с каких-то далеких загрязненных берегов. Пестрый глубоко вдохнул зловоние, чихнул, высунул язык и скорчил гримасу.

— Ох, как нехорошо, — сказал он в пустоту. — Совсем-совсем нехорошо.

Арлекин стоял без движения и напрягал все свои чувства, вперившись в подкрадывающиеся тени и пытаясь разгадать, что это значит. В фундаментальной структуре реальности, на которой зиждилась Комморра, происходило некое малозаметное изменение, но то, что он чувствовал, не было грубой, яркой энергией варпа. Это было нечто древнее, затхлое, как будто оно лежало нетронутым на протяжении бесчисленных тысяч лет, прежде чем кто-то его побеспокоил, словно застоявшийся воздух мавзолея.

Пестрый подумал, не могло ли это быть воздействие какого-то субцарства. Он начал прогулочным шагом двигаться по улице, насвистывая веселую мелодию, чтобы посмотреть, что удастся на нее выманить. Тени вокруг него быстро становились все гуще, температура неумолимо понижалась. Существовало множество отдельных реальностей, аннексированных Вектом на протяжении веков, чтобы расширить свой вечный город. Большинство субцарств имели собственный, ни на что не похожий характер. Некоторые из них совершенно не соответствовали тому, что, по общепринятому мнению, было нормальным, согласованным порядком существования эльдаров…

Аэлиндрах. Это мог быть только Аэлиндрах.

Пестрый перестал насвистывать. Его сверхтонкие чувства ощущали, что окружающая тьма больше не пуста. Он слышал отдаленный шорох крадущихся шагов, которые скользили по затененным углам вокруг, он обонял запах засохшей крови и старых костей от их оружия, он чуял горстку оскверненных искр жизни, которые приближались к нему с разумами, полными голода и смерти. Дети царства теней, мандрагоры, явились в Комморру целой армией.

Они бросились на него со всех сторон, со свистом рассекая воздух зазубренными клинками, ищущими его жизни. Пестрый высоко подскочил в воздух, чтобы спастись от их натиска, совершил пируэт и резким ударом ноги сломал шею одному из нападающих. Перекувырнувшись, он приземлился между двумя траурными охотниками, взмахнул коротким клинком, вскрыв горло одному, и одновременно ударил кулаком другого. Костяшки его пальцев едва задели угольно-черную кожу мандрагора, но неприметное устройство, закрепленное на запястье, отреагировало на движение тем, что вогнало в грудь врага массу моноволоконной проволоки.

Это оружие называлось «поцелуем арлекина», и этот термин всегда веселил Пестрого своей мрачной иронией — какому-то безымянному шуту смерти на заре времен, несомненно, понравился образ жертв, у которых подгибаются колени от этого ужасающе простого, но смертоносного орудия. Получив удар, мандрагор немедленно рухнул, словно бескостный мешок мяса, в который его, собственно, и превратили раскручивающиеся кольца «поцелуя арлекина».

Пестрый крутанулся и ушел в сторону от зубчатого мачете, которым его попытались рубануть со спины. Мандрагор с кошачьей скоростью оправился от промаха и взметнул клинок вверх, чтобы выпотрошить быстроногого арлекина. Вместо этого нож Пестрого ударом сверху вниз разделил его запястье. Отсеченная кисть упала, веером разбрасывая капли черного ихора, мандрагор схватился за обрубок и зашипел от боли. Быстрее мысли Пестрый повернул клинок и вогнал его острием вверх под подбородок раненого противника.