— Полковнику Иванову я доверяю полностью и во всём. Это не просто слова, Пётр Николаевич. Это вывод после тридцатилетнего сотрудничества с ним. И хотя я не знаю ваших конкретных планов, я готов помогать вам, если потребуется.

— Спасибо, Григорий Ефимович. Пока мне важно знать ваше принципиальное мнение. Подробнее поговорим позже.

Лев после выхода из госпиталя, с Григорием ещё не встречался. Он поздоровался с Гришей, ответил на его вопросы о самочувствии и пригласил заглянуть к нему. Тут же договорились, что Смыслов заедет около пяти часов. "На чашку чая, как принято у англичан, на "five o' clock", — пошутил Лёва. Он уже раньше думал о привлечении к новым своим делам Гриши Смыслова, но видел целесообразность пока только в подключении его к работе Костеренко. Будущей партии нужны члены, достаточно много членов, иначе в регистрации откажут. Допустить это нельзя. Такие люди, как Григорий Ефимович, — убеждённые в необходимости начатой борьбы, — золотой актив партии. Его же профессиональные способности розыскника пока, слава Богу, не нужны. Но понадобятся, ой как понадобятся, когда мы громко заявим о себе и власти заметят нас. Этого не избежать.

….Чувство ответственности — тяжелейшая ноша. Добровольно приняв на себя огромную заботу, Лев Гурыч уже не мог не думать о деле непрерывно. Даже ночью Мария не раз ругала, просила его — Лёвушка, засни, тебе нужен отдых….Ты ещё не оправился полностью от болезни….Но мысли одолевали его. Правда, иногда он вдруг засыпал днём, коротко, почти не отдыхая при этом. Ложился на диван и отключался на 20–30 минут. Мысли изнуряли, хотя практически все очередные дела были уже продуманы и обсуждены с товарищами, которые и делали их.

Ко Льву домой, — квартира его органически стала штаб-квартирой рождавшейся партии, — приходили с информацией и Алексин, и Ганжа, и Костеренко, звонил Пётр Николаевич. Вот теперь он ждал Гришу, которого уже решил подключить в помощь Костеренко….Дело у Василия Ивановича шло достаточно успешно. Побывав в полутора десятках неформальных объединений ветеранов, встречаясь с обездоленными и, нередко, озлоблёнными, одураченными назойливой и лживой пропагандой людьми, он неожиданно стал талантливым пропагандистом. По его подсчётам, уже едва ли не две сотни человек выразили готовность вступить в новую партию, как только она появится организационно. Вчера вечером Лев обсуждал с Ганжой, как оформить первую в Москве ячейку партии.

Рассматривали разные варианты, изыскивая возможность "убить двух зайцев" — и создать партийную группу и не произносить вслух слово "партия". Наиболее вероятным казалось создать на основе лектория "кружки" по изучению истории России и её политики. Опять просматривалась аналогия с действиями ленинцев в начале прошлого века.

Много думал Иванов о намеченной встрече с Алексиным. Виделись они часто, но всё — коротко, и оба хотели выбрать время для уже назревшего капитального разговора. К сожалению, Павел был до предела занят на своём телеканале…Возможность думать над новыми проблемами была крайне ограничена. Но новые задачи очень привлекали его.

Принято думать, что работа за телеэкраном привлекает журналистов намного больше, чем в газетах-журналах. Внешне, становишься, вроде бы, более известным широкой публике. Хотя и здесь, — есть ведущие, а есть и телерепортёры, лишь иногда добивающиеся возможности в течение нескольких секунд появиться на экране в достаточно длинном сюжете как бы в награду за колоссальный и нередко опасный труд. Ведущие тоже далеко не все имеют "свои" программы и, для многих из них, работа сводится к обязанностям диктора без права на собственную мысль.

Алексин получил достаточную известность, когда работал в составе группы журналистов, "допущенных" к освещению великих деяний бывшего президента.

Смена президента повлекла за собой и смену приближённых, в том числе и среди телевизионщиков. Собственной программы у Павла не было. Создать её, — для этого требовалась не только творческая инициатива, но и очень большие деньги. Работа Алексина оплачивалась очень высоко, он был далеко не беден…Но для создания программы нужны были затраты другого порядка. Главное же, он хорошо понимал, что шанс выйти на экран с серьёзной аналитической программой близок к нулю. Всевозможные же "ток-шоу" и азартные игры-конкурсы Павла не привлекали. Именно поэтому он много времени уделял "печатному слову", на что и обратил внимание Иванов, вспоминая в госпитальных раздумьях знакомых журналистов.

Писал Алексин остро, часто разяще. Его печатали во многих газетах умеренной оппозиционности. Бывало, его специально снабжали горячей информацией, чтобы использовать его талант в конкурентной борьбе. То, что при этом всплывали многие сопутствующие неприглядности нашей жизни, заказчиков не волновало. У самого же Алексина росло чувство гнева на всеобщее падение нравов.

Поэтому он быстро и охотно согласился на неожиданное предложение Иванова и с энтузиазмом включился в работу. Но времени катастрофически не хватало. Павел даже подумал, не уйти ли из телевидения, но Пётр Николаевич решительно высказался против, полагая, что связи и возможности Алексина в этой среде могут пригодиться для их борьбы. Лев Гурыч поддержал многоопытного генерала, и Павел остался работать на телеканале.

Но времени катастрофически не хватало. У Павла голова разбухала от замыслов. Короткие наговоры на диктофон никак не заменяли необходимость сформулировать всё на бумаге….На бумаге будет позже, в газетах. Пока же он нередко вскакивал ночью и садился за компьютер.

Что совсем не приветствовалось подругами журналиста. Павел давно перешагнул оптимальный возраст для создания семьи. Активная журналистская деятельность и очень привлекательная внешность, отличная квартира, достаточная денежная обеспеченность и жизнерадостный нрав — вот составляющие его нынешнего положения. Оно частенько огорчало Павла, но Иванов как-то в разговоре на бытовые темы тяжело вздохнул и философски заметил "что выросло, то выросло". Ладно. Если продолжать философствовать, то заговоришь и по-французски — в русском произношении "се ля ви". Другая французская проблема "шерше ля фам" перед ним никогда не вставала.

Капитальный разговор Иванова и Алексина состоялся в пятницу вечером, почти ночью.

Мария — с её новым увлечением — вязаньем, — сбросила туфли, дав тем самым сигнал, что "приём закончился, и мужчины могут снять галстуки", поставила широкую низкую рюмку с золотым ободком и бутылку с коньяком на журнальный столик и устроилась на диване. Гость и хозяин пододвинули свои кресла к этому же привлекательному месту.

— Давно спросить тебя хотел, Павел Алексеевич, тебя не шокирует моё отношение к некоторым кумирам творческой интеллигенции? К "совести нации"?

— Ты говоришь про академиков Лихачёва, Сахарова? Нет, не шокирует. Я этим переболел. Был период, когда я им в рот смотрел, но, скоро понял, что крупнейший физик не означает умный политик. Тем более, не со своего голоса выступал Сахаров. Что же касается Лихачёва, то он и в своей специальности дутый авторитет. Читал я полемические статьи о его работах по истории русской словесности и согласился с критикой в его адрес. Полностью согласился. А ещё что ты имел ввиду?

— Вообще-то, я говорил о них. Но и шире. Острие их и им подобных выступлений были против всего советского. Я же, хотя не зову к возврату советской практики, считаю общую направленность советской хозяйственной политики в большинстве случаев правильной. Ошибок, увы, много было. Эти ошибки вполне конкретных руководителей нынешняя пропаганда бессовестно преувеличивает, выдаёт их за умысел системы. Использует для оправдания современных порядков…

— И умело использует. Использует дубовую прямолинейность бывшей у коммунистов системы пропаганды….

— Что да, то да! В те времена пропаганда зачастую достигала обратного эффекта. Вот мы и должны сейчас исправлять ошибки той агитационной работы и разоблачать ложь нынешних геббельсов.