Игру сыграли другие, и сыграли ее неудачно. Началось николаевское царствование. Никто не мог точно знать, каково оно будет. В новом действии нужно было выбрать роль.

Сперанский сделал выбор — и также положил начало большой традиции, последним представителем которой был в России граф Витте, во многом его напоминающий.

«Скудной крови» не хватило, чтобы растопить «вечный полюс». Настроения Сперанского, вероятно, были родственны тютчевским.

Вероятно, он тешил себя надеждой, что, доказав свою благонадежность, станет министром, советчиком нового царя. Но при той атмосфере подозрений, в которой для Сперанского начиналось новое царствование, цель могла быть достигнута лишь тяжелой ценой.

Доклад должен был вернуть Сперанскому власть. В его дальнейшей творческой работе и должна была найти оправдание кровь декабристов.

Надежды не сбылись. Этому монархисту не везло с царями. Они не любили его и боялись. Надо, впрочем, сказать и то, что вся карьера Сперанского была бы, вероятно, немыслимой в других монархических странах того времени. В Англии начала XIX столетия с государственным деятелем едва ли могла бы случиться катастрофа, постигшая в 1812 году Сперанского. Но в Англии начала XIX столетия человек, подобный ему, вообще не мог прийти к власти: вся история старой Великобритании есть история великобританской аристократии.

Как бы то ни было, роль Сперанского в царствование Николая Павловича оказалась второстепенной, если не третьестепенной. Правда, он и на такой роли сумел создать Свод законов.

Сперанский после разгрома декабристов мог навсегда выйти из политической жизни. В папке «Материалов для биографии» не было бы Свода законов, но не было бы и доклада о декабристах.

Личный вопрос биографической ценности может решаться по-разному. Нужно, конечно, и здесь принять во внимание эпоху: стоит только вспомнить, что проделывали —уж без всяких идейных соображений — знаменитые современники Сперанского: Талейраны, Бареры, Фуше!.. Этот человек и со своими тяжкими ошибками, конечно, был и будет гордостью России.

Смерть Жоржа Дантеса не вызвала в Париже большой сенсации. В «Журналь де Деба» (4 ноября 1895 года) в общем некрологическом списке за день он назван на четвертом месте в следующих выражениях: «Нам сообщают о кончине... барона д'Антеса-Геккерена, бывшего сенатора Второй империи, угасшего в своем замке Сульц (Эльзас) после долгой и мучительной болезни. Ему было восемьдесят четыре года». Больше ни слова. В «Фигаро» (5 ноября) и особенно в «Тан» (5 ноября) появились более подробные некрологи. В них сообщалось, что скончавшийся барон шестьдесят лет тому назад убил на дуэли знаменитого русского поэта Пушкина.

В один день со смертью Дантеса образовался новый кабинет буржуа, умерла эксцентричная англо-французская дама, о которой много и часто говорила светская хроника газет: ее смерть, видимо, отвлекла внимание парижского общества от кончины Дантеса. К тому же он покинул Париж лет за десять до того, жил далеко, в Эльзасе — его понемногу забыли. К моему удивлению, даже столь осведомленная газета, как «Тан», напомнив в некрологе обстоятельства убийства Пушкина, почти ничего не сказала о роли, сыгранной Дантесом во французской истории.

Биографические сведения о позднейшей карьере Дантеса, в сущности, до сих пор почти исчерпываются краткой «официальной» статьей его родственника Метмана, помещенной в известном труде Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина». В свое время, работая над «Десятой симфонией», в которой выведен Дантес, я старался собрать материалы о нем — и нашел немного. Политическая роль Дантеса была довольно заметна в 1848—1852 годах. В пору Второй республики убийца Пушкина был в Париже видным и модным человеком.

Роковая для русской литературы дуэль не слишком повредила светской и общественной репутации Дантеса. Гораздо позднее Тургенев, в числе немногих совершенных им в жизни «подлостей», считал и то, что, встретившись в обществе с Дантесом, подал ему руку. В конце XIX столетия голландский посланник в Копенгагене Теккереи ван Келль (из другой ветви этого рода) отказался от предложенного ему поста посланника в Петербурге, сославшись на то, что человеку, носящему его фамилию, неудобно представлять Голландию в России. Но когда-то отношение к делу было у многих совершенно иное. В книге Щеголева есть интереснейшие материалы об отношении к дуэли 27 января некоторых русских людей. Чего же можно было ждать от иностранцев? Будем справедливы: если бы Дантес после ужасного письма Пушкина не послал ему вызова, его немедленно выгнали бы из кавалергардского полка и он был бы опозоренным человеком. Отправляясь на поединок, он мог не без основания думать, что Пушкин рассчитывает его убить. Через полстолетия после дуэли известный пушкинист-коллекционер А.Ф.Онегин, посетив Дантеса, спросил его: «Но как же у вас поднялась рука на такого человека?!» Дантес ответил не то с недоумением, не то с негодованием: «Как? А я? Я стал сенатором!» Этот рассказ я слышал от самого А.Ф.Онегина. В словах убийцы Пушкина был, конечно, и оттенок мрачной нелепости. Но, по существу, что можно было ему возразить? Дантес 27 января 1837 года защищал свою жизнь.

Высланный из России, он, по причинам мне неизвестным, лет десять оставался в тени. Мартынов, убивший на дуэли Лермонтова, потом в течение нескольких лет выдерживал в Киеве суровую епитимию. О Дантесе это и предположить невозможно. Как бы то ни было, он начинает заниматься большой политикой лишь после февральской революции и 28 апреля 1848 года избирается в Национальное собрание. К тому времени, за одиннадцать лет, прошедшие с 1837 года, имя его было в Париже основательно забыто. Сообщая о его избрании, «Журналь де Деба» (30 апреля 1848 года) называет его Hecherem, a «Ла Пресс» (5 мая 1848 года) Heckren. По округу Верхний Рейн-Кольмар прошло 12 депутатов. Из них Heckren, землевладелец, получил наименьшее число голосов — 27 504; за первого в списке Штруха голосовало 88 572 избирателя.

В Петербурге он, по-видимому, подчеркивал свои крайние легитимистские убеждения: в 1830 году с оружием в руках защищал права Карла X, герцогини Беррийской. Пушкин пишет в дневнике: «Барон Дантес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию офицерами». Никаким шуаном Дантес не был, да и едва ли мог быть в восемнадцать лет. В Национальном же собрании 1848 года шуанам и вообще делать было нечего. Во всяком случае, в начале февральской революции он примыкает к Адольфу Тьеру, который уж к чему другому, а к шуанству ни малейшего отношения никогда не имел.

Шансы Тьера в 1848 году расценивались довольно высоко. Легко понять, почему Дантес искал с ним сближения. Гораздо менее понятно, зачем нужен был Тьеру Дантес. Казалось бы, этот полуфранцуз-полунемец, усыновленный голландским дипломатом, бывший русский кавалергард, ставший членом республиканского Национального собрания, должен был бы внушать инстинктивную антипатию и недоверие такому человеку, как Тьер. Однако Дантес очень скоро становится постоянным посетителем его дома. Об этом свидетельствует дневник «Эгерии Тьера», госпожи Дон.

С некоторым правом можно утверждать, что в сближении с Дантесом бывшего главы французского правительства сыграла известную роль именно дуэль, стоившая жизни Пушкину. Она создала Дантесу репутацию бретера, в политике в те времена небесполезную. 27 января 1849 года у Тьера происходит столкновение с Улиссом Трела, министром и редактором газеты «Насиональ». Секунданты Трела: бывший министр Рекюр и будущий президент республики Греви — все люди очень видные. Секунданты Тьера: маршал Бюжо и отнюдь не видный в политике Жорж Дантес. Добавлю, что маршал Бюжо в свое время, в 1834 году, тоже убил на дуэли своего противника (депутата Дюлонга). Госпожа Дон с особым удовольствием отмечает в своем дневнике, что оба секунданта ее друга «отъявленные дуэлянты...» Это прямой намек на убийство Пушкина.