– Бедный отец!

Но, сообразив, что он пошел к мистеру Дэнджеру, бросилась за ним:

– Папа! Папа, не ходи к этому человеку, молю тебя! Ведь ты идешь к нему за вином? Подожди, я съезжу в Альтамиру, возьму вина и мигом вернусь.

Пока она седлала лошадь, на которой дон Лоренсо приехал в ранчо, он, увлекаемый непреодолимой тягой к алкоголю, уже брел к мистеру Дэнджеру, не думая, что за вино ему нечем заплатить, кроме как собственной дочерью.

Враждебные вихри развеяли последнюю надежду!

Когда Мухикита увидел на пороге своей лавки Сантоса Лусардо, ему захотелось нырнуть под прилавок. Поводов к этому было больше чем достаточно: во-первых, за помощь Сантосу в его тяжбе с доньей Барбарой ньо Перналете лишил его секретарства в Гражданском управлении; во-вторых, Мухикита сразу догадался, зачем приехал его бывший однокашник, и ясно представил опасность, нависшую над его мизерным жалованьем, которым после униженных просьб и пламенных заверений никогда больше не заниматься донкихотством снова его облагодетельствовал ньо Перналете.

Но Сантос не дал ему времени спрятаться, и Мухикита притворился, будто очень доволен этой встречей:

– Рад видеть тебя! Не балуешь ты нас своими визитами. Чем могу служить?

– Если я правильно информирован, ты догадываешься, с чем я приехал. Мне сказали, что ты – окружной судья.

– Да, друг, – ответил Мухикита после, паузы. – Знаю, что тебя привело сюда. Дело о смерти пеона?

– Пеонов, – поправил Лусардо. – Их было двое, убитых.

– Убитых? Что ты говоришь, Сантос! Пройдем в суд, там ты расскажешь мне, как все произошло.

– Разве я, а не ты должен мне рассказывать?

– Ты прав, извини! Но, может быть, ты прольешь свет на обстоятельства, подскажешь, что я должен делать.

– Мухикита, неужели ты сам этого не знаешь?

– Ах, друг! – жест Мухикиты был красноречивее слов: «Неужели ты забыл, где мы живем?»

Они подошли к суду. Мухикита сильным пинком распахнул дверь, окончательно перекосившуюся и потому не сразу открывавшуюся даже перед энергичным человеком, и они вошли в большое помещение в доме с соломенной крышей и побеленными известью стенами. Там стояли стол, шкаф, три стула и в углу – лукошко с наседкой. Спеша усадить Сантоса, Мухикита обмахнул сиденье стула, подняв клубы пыли. По всему было видно, что не часто жители округа прибегали к защите правосудия.

Сантос сел, подавленный не столько физической усталостью, сколько унынием, которое производили на него и городок, и сидевший напротив судья.

Тем не менее он взял себя в руки и, надеясь на поддержку Мухикиты, рассказал ему, куда направлялись Кармелито и его брат Рафаэль и какое количество пера везли с собой.

Выслушав Сантоса, Мухикита почесал в голове, надел шляпу и направился к выходу:

– Подожди меня здесь. Я доложу обо всем генералу. Он, должно быть, в управлении. Я мигом.

– Но при чем тут начальник Гражданского управления? – заметил Сантос – Ведь срок, установленный законом для передачи материалов предварительного следствия в суд, истек.

– А, черт возьми! – досадливо крякнул Мухикита, но тут же заспешил. – Видишь ли, генерал, в общем, не плохой человек, но он всем хочет заправлять сам. Гражданское ли, уголовное ли дело – решает он. А тут генералу взбрело в голову, что парень, как он выразился, сомлел в дороге, то есть с ним случился сердечный припадок. Кстати, – чем черт не шутит, – ты не замечал, пеон раньше никогда не жаловался на сердце?

– Какое там к черту сердце! – выругался Сантос, вскакивая с места. – Кто скоро станет сердечником, если уже не стал им со страха, так это ты!

– Не кипятись, дружище! Поставь себя на мое место. Да и генерала надо понять. Не так это все просто. Несколько Дней назад пришел циркуляр президента штата всем начальникам гражданских управлении, находящимся в его подчинении. Не циркуляр, а настоящая головомойка. За последнее время в глухих местах было совершено несколько убийств, и преступники не были пойманы, так вот в связи с этим – строгий приказ властям на местах добросовестнее относиться к своим обязанностям. Ну, наш генерал ответил, что к нему это не относится, ибо, как он считает, в подвластном ему округе преступность отсутствует. Я сам составлял ответ, и он остался так доволен им, что приказал сделать второй экземпляр и вывесить его для всеобщего обозрения, – ты уже, наверное, видел эту бумагу. Теперь о деле твоего пеона пли, вернее, твоих пеонов. Я, конечно, не мог не заподозрить убийства, но в такой момент, сразу после обнародования такого листка, сам понимаешь, как можно признать это убийством…

– Тогда ты сидишь здесь, только чтобы угождать ньо Перналете, а никак не осуществлять правосудие, – отрезал Сантос.

Мухикита пожал плечами:

– Я здесь для того, чтобы заработать на хлеб моим детям. Одной лавкой не проживешь. – И повторил, уходя: – Подожди немного. Еще не все потеряно. Я попытаюсь сдвинуть с места этого быка.

Через несколько минут он вернулся очень расстроенный.

– Ну, что я говорил? Я, брат, знаю его как свои пять пальцев. Ему не понравилось, что ты обратился ко мне, а не к нему. Так что пойди-ка ты туда да сделай вид, будто целиком полагаешься на него. Иначе ничего не добьешься.

Не успел Лусардо возразить, как в судебное помещение вошел сам начальник округа.

Действительно, ему не понравилось, что Сантос, обойдя его, прибегнул к помощи судьи и, что еще хуже, привез данные, сводившие на нет ловко придуманное им заключение о естественной смерти пеона. Такие вещи ньо Перналете не прощал даже тем, кто понимает власть не иначе как варварский деспотизм, о тех же, кто осмеливался противопоставить его самоуправству закон, и говорить не приходится.

Он вошел в комнату в шляпе, руки его были заняты: в левой – потухшая сигара, в правой – коробок спичек. Кроме того, под мышкой левой руки он держал саблю в кожаных ножнах, которую без всякой надобности повсюду таскал с собой.

Не удостоив Лусардо приветствием, он подошел к столу, положил на него свою увесистую регалию, чиркнул спичкой и, закуривая, произнес:

– Сколько раз я вам говорил, Мухикита, что не люблю, когда суют нос в мои дела. Делом этого сеньора занимаюсь я, я оно для меня ясно.

– Позвольте заметить, сейчас это дело должно находиться в юрисдикции судебных властей, – заявил Сантос Лусардо, поступая как раз вопреки совету Мухикиты, ибо произнести и присутствии ньо Перналете слово «юрисдикция» означало объявить ему воину.

– Однако, Сантос, – вмешался судья, заикаясь от страха, – ты знаешь, что…

Но ньо Перналете не нуждался в поддержке.

– Да! Помнится, я уже слышал здесь подобные фразы, – возразил он с издевкой, между двумя затяжками. – Мне давно известно: там, где орудуют судья и адвокат, если им дать волю, ясное становится темным, и то, что можно было бы решить в один день, тянется больше года. Поэтому, когда к нам являются с тяжбой, я спрашиваю у соседей на улице, кто прав, затем прихожу сюда и говорю этому сеньору: «Бакалавр Мухика, прав такой-то. Немедленно выносите решение в его пользу».

При последних словах он изо всей силы стукнул по столу своей диктаторской регалией, которой перед этим несколько раз махнул в воздухе.

Почти теряя самообладание, Сантос возразил:

– Я приехал сюда не спорить, а только просить справедливости, но мне любопытно знать, как вы понимаете справедливость, если так к ней относитесь?

– Для меня справедливость – это мое ударение, – рассмеялся ньо Перналете; в глубине души он был весельчак и любил побалагурить. – Непонятно? Сейчас объясню. Один начальник слыл невеждой. Он, видите ли, говорил неграмотно. К примеру, надо «документ», а он – «документ». И не только говорил. Когда ему на подпись давали бумагу с таким словом, он перво-наперво приказывал секретарю: «Поставь мое ударение!» И секретарь ставил. Вот так.

Мухикита с готовностью рассмеялся, а Сантос сказал с Раздражением: