— Ешь, — оказал один из них другому. — Ты что, психуешь? Че не ешь?

— Не хочется… — и признался: — Я знаешь чего больше всего боюсь?

— Чего? — насторожился первый.

— Ранения в живот. Вывернет кишки, а сам живой. И мучайся. Нет, лучше уже сразу, совсем. Особенно, говорят, опасно ранение в живот, когда желудок полный.

— Хреновина! — отрубил первый.

— Врач в госпитале говорил.

— Верь им больше, этим коновалам! А я, бля, всегда перед заданием набью брюхо, как барабан!..

«Какой-то блатяга, а может, воображает», — подумал Гурин о разведчике и посмотрел на него. Здоровый парень со сбитым на спину капюшоном выковыривал ножом из банки куски мяса, ел аппетитно и не переставая говорил:

— А иначе как же? Идешь — не к теще на блины. Может, придется сутки или двое на нейтралке лежать.

«Красивый парень!» — снова позавидовал Гурин и пожалел, что сам он не такой, как они.

— Скоро идти, — сказал первый.

— Успеем!.. Шо у тебя за часы? Э, немецкая штамповка? Вот часики так часики, — и он хлопнул крышкой. — Швейцарские! У одного фрица отобрал. Тащил его километров пять на себе. Даром, что ли? Так он пожаловался лейтенанту: «Ур цап-царап». — «Я тебя, гадюка, говорю, сейчас как цап-царапну!» Во нахалюга! Съежился: «Найн, найн…» — Разведчик усмехнулся и запел, собирая вещи: — «Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах… Звезды тускло мерцаю-ю-т…» Пошли, луна уже, наверно, закатилась.

Разведчики ушли, стало просторнее, и Гурин разлегся совсем свободно. Сон сморил не скоро, думалось о завтрашнем наступлении, о разведчиках.

На рассвете, когда подняли на завтрак и Гурин получил свою порцию супа, — есть его не стал, а тайком выплеснул за бруствер: боялся ранения в живот.

Пришел лейтенант Иваньков, окинул всех взглядом, улыбнулся, заговорил как можно бодрее:

— Ну, как настроение? Боевое? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Правильно. — Он присел у входа на ящик с патронами, заговорил доверительно: — Запомните, ребятки, вот что: будьте быстрыми, расторопными. Бежать — быстро, падать — быстро, подниматься — быстро. И не трусьте. Струсил — пропал. Замешкался, засуетился, промедлил — все, капут: подстрелят. Если попал под артобстрел, броском — вперед, ближе к немецким траншеям, там безопаснее: из боязни, чтобы не поразить своих, немцы палить из пушек по вас не будут. И еще. Возле раненых не останавливайтесь, помощь им окажут санитары. Ваше дело — вперед, короткими перебежками, к немецким траншеям. Атака начнется по сигналу зеленой ракеты, через двадцать минут после начала артподготовки. Двадцать минут наша артиллерия будет обрабатывать оборону немцев, потом перенесет огонь в глубь обороны, а мы должны вслед за артиллерией, не дав противнику опомниться, овладеть его траншеями и преследовать дальше. Как видите, задача простая. Выполнение ее будет зависеть только от нашей сноровки, быстроты, натиска, упорства.

В траншее послышался топот многочисленных сапог; кто-то рывком отдернул полог над дверью, и в землянку, пригибаясь, вошел старший лейтенант — поджарый, стремительный, с двумя крест-накрест ремнями, с планшеткой на одном боку, на другом — огромный пистолет в деревянной кобуре (после Гурин узнал, что это маузер), сбил на затылок пилотку:

— Это что за собрание? Иваньков, ты все еще митингуешь?

— Разъясняю задачу, товарищ комбат, — сказал спокойно Иваньков, не обижаясь на окрик старшего лейтенанта и не оправдываясь перед ним.

— Поздно! Через полчаса в наступление, все уже должны быть на своих местах и ждать команды, а вы всё разъясняете.

— Надо, — сказал Иваньков. — Новички, необстрелянные…

— Поздно учить! У вас было время во время формировки.

— Три дня…

— Трое суток, — поправил комбат. — А теперь, перед смертью, не надышишься.

— Почему же перед смертью? — поморщился лейтенант.

Комбат на какой-то момент запнулся, но быстро овладел собой:

— Поговорка такая есть… Как все равно: на охоту идти — собак кормить. Все на исходный рубеж — шагом марш! — Обернулся к Иванькову: — Где твой НП? Я переношу туда связь, поближе…

Они вышли из землянки. Вслед за ними тесной толпой заторопились солдаты.

Рассвело. Стали видны немецкие траншеи — они легко угадывались по земляному валику, протянувшемуся поперек поля. Сколько еще осталось до атаки — солдаты не знали, часов у них ни у кого не было, и они только нетерпеливо поглядывали друг на друга.

Неожиданно сзади загрохотало, словно там случился обвал, и над головами, одни со свистом, другие с шипением, пронеслись первые снаряды. Гурин, да и другие невольно пригнулись, но вскоре, сообразив, что это началась артподготовка и что это летят наши снаряды, приободрились, стали наблюдать за разрывами. Над немецкими траншеями один за другим вспыхнуло несколько черных кустов разрывов. А вскоре их стало так много, что в дыму и пыли трудно было что-либо различить. Выстрелы орудий, свист пролетавших снарядов, разрывы — все смешалось в сплошной гул, и от этого гула в душе Гурина росло торжественно-радостное настроение. Солдаты победно улыбались друг другу, словно уже одолели противника.

— Во дают! — сказал Степка. Слов его Гурин не расслышал, но догадывался по губам и по его сияющим глазам, что он сказал. Тем более что это же самое «Во дают!» все время вертелось на языке и у Гурина.

Взвилась зеленая ракета, и в тот же миг на разные голоса то там, то здесь послышалась команда: «Вперед!»

Гурин вылез на бруствер и, втянув голову в плечи, побежал. Тротиловый смрад стоял над полем, от дыма и пыли першило в горле. Упал, передохнул немного, схватил покрепче винтовку правой рукой за ствол и ринулся дальше. А сзади все слышалось: «Впе-е-е-ре-ед! Впе-е-ерее-д!..»

У самой головы — слева и справа противно взвизгнули пули, и Гурин снова упал, прижался к земле. Огляделся, увидел впереди воронку, вскочил и через секунду был уже в ней. Тут он почувствовал себя безопаснее. Не поднимая высоко головы, он оглянулся — по полю, как снопы, лежали солдаты. Одни поднимались, бежали вперед и снова падали, другие были неподвижны.

«Вперед! Вперед!» — этот крик не прекращался. Повинуясь ему, Гурин приподнял голову, чтобы наметить место, куда бежать дальше. В тот же миг штук пять пылевых султанчиков вспыхнуло перед самым носом — пули, вжикнув, зарылись в землю. Однако он все же успел заметить, что впереди лежали наши солдаты, вырвавшиеся вперед, приметил он и воронку, в которой можно укрыться. Подогнув под себя ноги, Гурин рванулся что есть силы вперед, побежал, зачем-то по-заячьи петляя. «Нет, меня не убьет… Меня не убьет…» — шептал он про себя, падая в воронку. Отдышавшись немного, огляделся, увидел — недалеко Степка лежит, тоже вертит головой, смотрит — боится оторваться от своих.

Откуда-то справа донеслось раскатистое «Ура-а-а!». Это взбодрило, они подхватились оба одновременно и бросились дальше. Пули вокруг вжикали и свистели, словно ребята попали в какое-то осиное гнездо. Но вот и они наконец, немецкие траншеи, вот и бруствер, утыканный маскировочным бурьяном… Повинуясь инстинкту скорее спрятаться в любую выемку, завидев траншеи, Гурин бросился к ним и спрыгнул с ходу в глубокую щель. Рядом плюхнулся Степка. Зырк-зырк по сторонам, ищут испуганно немцев, а их нету. Присели. Слева и справа с глухим стуком прыгали в траншею солдаты, траншея быстро наполнилась народом, все дышали тяжело, устало, загнанно.

«Убежали немцы, испугались! — торжествовал про себя Гурин. — А я даже и не выстрелил ни разу, впопыхах как-то и забыл, что надо стрелять, бежал с винтовкой, славно с дубиной». Он вытер рукавом пыль с затвора, загнал патрон. Хотя теперь это уже, наверное, было ни к чему…

— Смотри! — дернул его за рукав Степка и показал блескучий квадратик: плоский хромированный портсигар. — Вот, в окопе нашел! — В глазах его было столько радости, будто он невесть что добыл. — Наверное, серебряный. Первый трофей! — Он шаркнул портсигаром о шинель, счистил с него глину, и на уголках, под стертым никелем, явно обозначилась желтая бронза.