Вот такие проблемы и возникли на этом скромном семинаре, чтобы дать ход практическим делам. Фигура Табышева, его идеи поднялись над скромными предложениями агрономов. Небольшие совхозы не могли решить проблемы продовольствия для заключенных, и об этом было прямо сказано и принято специалистами.

Как ни грустно вспоминать, но тогда превосходная мысль Табышева не нашла настоящего развития. Планы оказались на столе генерала Комарова, а затем и комиссара госбезопасности Никишова, но были отодвинуты скорее всего по политическим мотивам. Приоритетной оставалась однажды заданная цель: заключенные должны умирать после того, как из них на приисках будут вытянуты последние силы. За год-другой каторжного труда они дадут немало золота. На место погибших привезут других. Страна большая, на ее людских ресурсах можно поддерживать своеобразное, четко разработанное движение людских масс. В данном случае ускоренное движение, подгоняемое тираническим режимом к смерти всех неугодных режиму. Кстати, уже испытанное при коллективизации и вселенском голоде начала тридцатых годов…

Во все дни семинара Морозов ухитрялся встречаться со своей невестой, как называл он про себя Олю. Чаще всего они виделись в лаборатории энтомологии, реже — в основном здании опытной станции, а то и просто в укромном уголке поселка, где меньше любопытных глаз. Подруги Оли в таком случае стояли на страже, чтобы парочку «не засекли» вохровцы.

- Как только ты распишешься в получении справки — немедленно телеграмму мне, — в который раз наказывал Сергей.

- Ты знаешь, я очень боюсь, — шептала она. — Всего на свете боюсь. И повода нет, а вот страх, он просто сковывает меня. Ты еще раз объясни, как ехать в Сусуман, вдруг моя телеграмма не придет вовремя… Все бывает.

Он еще и еще раз объяснял, как ехать, просил, чтобы непременно с утра, дни стояли еще долгие, можно было доехать за день. Ни в коем случае не в ночь! Люди на трассе такие, что…

Она с готовностью соглашалась, в испуганных глазах ее стояли слезы, волю сковывала какая-то неуверенность: приедет в этот Сусуман, а Сергея там нет… Откуда эта вздорная мысль, объяснить не могла. Стадное существование в лагере, где плохо, сумеречно, но все-таки не в одиночестве, где женщины понимают движение души каждой, особенно молодой, где заступятся, защитят — эта жизнь грозила отодвинуться, оставив ее, одинокую, в страшном мире, населенном не только людьми, но и чудовищами.

— Да-да, я извещу тебя заранее. Число ты помнишь?

И вдруг заплакала. Подумала — а почему, собственно, она уверена, что ее освободят? Скольких уже из их барака вызывали, давали расписаться в бумаге, где написано: «по отбытию срока наказания», а потом оперчек ленивым, рассчитанным движением руки открывал свою папку и подкладывал постановление о втором сроке, определенном «тройкой» или Особым совещанием. И снова барак, истерика, утешение соседок по нарам, напрасное утешение, которое не доходит до сознания, затемненного страхом. Сколько самоубийств по ночам!..

Она уходила, а Сергей с растрепанными чувствами шел к коллегам, которые уже собирались к отъезду.

Табышев самым энергичным образом заявил Морозову:

— Ты вот что… Не засиживайся в Сусумане. Надо собирать силы в единый центр на побережье, там место для агрономов. Хорошева мы заберем в Дукчу, это почти наверняка. А потом и тебя двинем ближе к Магадану. Просись на фронт, добывай справку о непригодности климата при плохом здоровье, подбирай себе замену. Мы такую работу развернем на побережье, чтобы все лагеря получали овощи, ведь это великое дело — поддержать народ своей картошкой, капустой, рыбой! Ты знаешь, как горбуша и кета идут на нерест по Тауйе? Воды не видно, сплошные спины! Только успевай таскать. А земля! Ее в ладони возьмешь — родиной запахнет, почти как огородная в Подмосковье.

На другой день радостно-приподнятый и слегка ошарашенный событиями Морозов вернулся в Сусуман.

Вечером перед сном сказал Александру Алексеевичу:

- Кажется, я нашел себе жену.

- Как это? — Орочко привстал на диване.

- Так вот и нашел. В Эльгене. Она освобождается в первых числах августа. Я поеду за ней. Или сама приедет.

Топограф с чувством пожал ему руку.

- Поздравляю. Сердечно поздравляю. Ваше дело молодое, семья и все такое. Но никому ни слова, прошу вас. Есть такая примета…

- Это точно. Но вам-то я не мог не сказать.

- Спасибо.

Слух действительно не просочился, никто и ничего в совхозе не знал. Через несколько дней Орочко перебрался в домик, где жил Берлавский. Дверь в дверь с его комнатой.

- Что-нибудь произошло? — спросил Михаил Семенович.

- Решительно ничего. Я давно собирался. Вы знаете, наверное, как Сергей Иванович работает по ночам? Трудно спать при свете… Да и тесно.

- А здесь? — усомнился Берлавский. — Разве просторней?..

- Ну, все же. Хоть и фанерные, но перегородки.

…Как это в жизни бывает, все произошло совсем не так, как было задумано и предполагалось.

Подошел и прошел день, которого так ждал Сергей. Дважды был на почте — телеграммы нет. Естественно, почти не спал ночь, ехать в Эльген поздно, опасность разминуться в дороге очевидна, оставалось только ждать, мучительное состояние! То и дело ходил к трассе, провожая глазами машины. Что же случилось? Решил, что подождет еще день и отпросится у начальника для поездки в Эльген.

Работал, ходил-ездил по полям, вдруг накричал на Берлавского, по вине которого простоял трактор. Тот побледнел и чуть ли не бегом бросился на заправку, а Сергей сходил на конюшню, оседлал своего коня и крупной рысью пошел по дороге на Челбанью, где в двух километрах от последнего поля нашли они с Орочко подходящее место под парниковое хозяйство. Там корчевали пни, работали плотники. И здесь он обнаружил непорядок, сорвался, едва удержался от грубости и, ничего по существу не сделав, ускакал в поселок, на почту.

- Вам ничего нет, — сказала равнодушная дама.

Под вечер, измученный неизвестностью, Сергей сам отвел коня и неторопливо пошел домой, решивши завтра ехать в Эльген. Самые мрачные мысли рождались в его голове. Не выпустили?.. Или, отчаявшись ждать, поехала на свой страх и риск сама? И где-то, почему-то застряла. Боже мой!..

Опустив голову, он сошел на мостик и здесь, сняв потную рубашку, заплескался в холодной воде, пытаясь остудить разгоряченное тело. Так в одной майке и поднялся к домику, темневшему за деревьями.

На крыльце лежал узелок, а рядом с закрытыми глазами сидела, прислонившись плечом к двери, его Оля. Она не услышала шагов, видимо, задремала. У Сергея гулко забилось сердце, он подошел и взял ее за руку. Она вскрикнула и вскочила. Глаза ее широко открылись, чего-то хотела сказать, но слезы уже полились и она уткнулась лицом в плечо Сергея.

- Что с тобой? Как ты решилась ехать одна? Почему не известила? Когда приехала, как отыскала? Ну, не надо плакать, я тоже не знаю, как пережил эти часы. Собрался завтра ехать в Эльген, искать…

Они вошли в домик, сели, обнявшись. Страхи потихоньку отходили. Эта проклятая почта… Телеграмму она дала еще позавчера. И ждала его сколько могла. Не дождалась, и вот сегодня чуть свет…

- Уже часа два сижу здесь. И ни одного человека! А за ручей идти боязно.

- Ведь за ручьем агробаза! Показалась бы там.

- Страшно. Чужие люди. Охранники.

- А что они тебе? Ты свободна.

- В это сразу и не поверишь. Мне бы теперь помыться. Я вся в пыли. Ведь в кузове тряслась.

И тут Сергей с удивлением, с какой-то даже тревогой провел ладонями по ее голове.

- А где же коса? — не сказал, а закричал.

- Коса? Вырастет. Очень скоро. — Но зачем ты?..

- Дикая история. Я откупилась именно своей косой.

- От кого?

- От дамы в учетно-распределительном отделе. Она дала понять, что документ об освобождении не может выдать, пока… Ну, в общем, кого-то нет, она, конечно, решится побеспокоить начальника и дома, если я… А у меня всех денег четырнадцать рублей. Вот она и предложила, чтобы косу… Цвет волос, видишь ли, у нее подходящий, ей так хочется, а свои не растут. На том и сошлись.