И прикусил язык. Хорошев взял его под руку.
- Спасибо за доверие, за вашу позицию, Николай Андреевич. Вы правы в своем гневе. Чем это грозит обществу, даже представить трудно. Война, а они… Дело надо делать, а мы все ходим и переживаем: вдруг в совхозе остались еще сексоты? Работа на ум нейдет.
ПЕРЕЛОМНЫЙ ГОД
Между осенью и зимой на Колыме устанавливается недолгая пора, когда трудно понять, что за время года на дворе.
Замерз и не опал побуревший лист на деревьях. Небо неделями не меняло своего пепельного цвета. Ни ветра, ни солнца. А ночные морозы доходили до двадцати ниже нуля. Промороженный грунт таил под собой и талую землю: когда по полю шел трактор, то стоял гул — это содрогалась корка мерзлой поверхности.
Именно таким был октябрь сорок третьего в Сусумане. Поля оголились, в теплицах добирали последние помидоры, из коридоров выносили охапки ботвы и стеблей, а печи еще топили; впереди была тяжелая работа — смена почвы на стеллажах, зимняя приборка и очистка парников от сгоревшего навоза: отдав тепло растениям, навоз превратился в черный и жирный перегной. Место его было на полях.
В этот месяц почта принесла в Западное управление запрос из Магадана о переводе главного агронома А. Ф. Хорошева в совхоз Дукча.
Кораблин побывал с бумагой у Нагорнова, тот вспыхнул, оскорбленный, и тут же вспомнил свой разговор с Хорошевым, добрый, даже товарищеский, что редко бывало с подполковником. Он обещал Хорошеву отпустить его. И, к удивлению своего заместителя, сказал:
- Да, у нас с ним был разговор. Я в принципе согласился. При условии равноценной замены. Кого на место главного?
- Тут проблемы нет, — ответил Кораблин. — Морозова.
- Справится? Молодой еще. И без высшего.
- Зато с головой. Вы его статьи не читали? В журнале?
- Нет. Он писал? Смотри-ка, я не знал…
- Но ему надо помощника. Запросить?
- Конечно. Дел много. Смотри-ка, почти на сорок процентов урожай прибавили. Даже Комаров похвалил. Вызывай Морозова, как он посмотрит на такой перевод?
Через несколько дней Сергей Иванович Морозов стал главным агрономом совхоза Сусуман.
Хорошев уехал в Дукчу. Одолел первый этап на пути почти в десять тысяч километров от места рождения, от детей, от семьи.
В октябре домик Морозова почти целыми днями пустовал.
Сергей уходил рано, поэтому и Ольге приходилось подниматься чуть свет. Она растапливала плиту, кипятила чай, разогревала оладьи и мясные консервы. Подавляя зевоту, накрывала на стол, они завтракали, поглядывая в широкое окно, где через оголенные кусты и деревья был виден второй тепличный блок и парники перед ним.
Уходили вместе, дверь запирали на два замка. Двое оконных ставен не открывали, свет проходил только через окно, что на агробазу. Считалось, воры забраться с этой стороны не могут: близко конторка, где постоянно толклись люди. В общем, на виду.
Сергей встречал бригады тепличниц и парниководов у ограды, уточнял — кому и что делать. Зина Бауман докладывала, кто не вышел на работу и кем можно заменить. Часто на замене оказывалась и Ольга, она довольно быстро освоила не только приемы цветоводства, но и все тепличное искусство. Во всяком случае, Зина была довольна ее работой, ее настроением — Оля была от природы музыкальна, любила потихонечку петь за работой и знала бесконечно много хороших песен.
После обхода теплиц Морозов исчезал с агробазы, заходил в контору, шел на конюшню, на стройку еще одного склада овощей почти посреди поля, врытого в бугор с десятком лиственниц. Теперь у агронома была верховая лошадь, славный рыжеватый красавец, по какой-то причине списанный из воинской части. Всадника видели то у бригады, где разгружали навоз, то у другой, где корчевали пни, у механизаторов, прилаживающих бойлеры для подогрева воды, где клепали из листов железа печи. Даже зимой у агронома хватало дел. Домой приходил голодный, веселый, работа ему нравилась.
Оля выглядела все более светлой, глаза ее искрились радостью, вся ее сдержанность, даже некоторая отчужденность, заметная в первое время по приезде, теперь исчезла. Она не огорчалась, когда что-то не удавалось, посмеивалась над своими хозяйственными неудачами.
Перемена в ее настроении произошла непонятно для нее самой, как-то враз, словно открылось в жизни нечто новое и доброе, доселе не замечаемое. И домик их вроде бы осветился изнутри, в нем слышался смех, дружелюбная перепалка и даже молчание было, кажется, наполнено смыслом.
В один из вечеров, когда они лениво болтали перед сном, Оля неожиданно для себя сказала:
- Знаешь, кажется, у нас будет маленький.
И заплакала, уткнувшись в подушку. Сергей растерялся, но мгновение спустя обнял ее, вытер мокрые щеки, поцеловал и спросил:
- Ты уверена?
— Иначе не сказала бы. Я так ждала и так боялась, что эти проклятые лагерные годы лишат меня материнства. А поделиться с тобой…
Ну, ты понимаешь…
Поднявшись на локте, заглянула сверху в глаза Сергея:
- Ты не раздумал назвать меня своей женой?
- Я тревожился, ведь ты отнеслась к предложению сходить и зарегистрироваться как-то очень равнодушно. Помнишь?
- А я боялась, что бездетная. Кому нужна такая жена?
- Глупая, да какая ни на есть… Завтра и пойдем в этот, как он там…
- ЗАГС. Совсем нелепое слово, а вот прижилось. Но не завтра. Пальто мне сошьют на этой неделе. Обещали. Уже примеряла. Хорошее пальто. И платья есть. А будущее… Да какое оно ни будет, проживем вместе, не одни мы из мышеловки…
В ЗАГСе, который был и паспортным столом, сидели две бледные девицы с равнодушными лицами. За другим столом — рябой пожилой чин в ненавистной для всех форме. Посетителям не предложили сесть, на них просто глянули — красивая молодая пара — затем посмотрели в документы: надо же, недавно оттуда, контрики… И молча занялись бумагами, Ольге Викторовне выписали паспорт — уже с фамилией Морозова, не забыли тиснуть в этот паспорт черный штамп «минус 38» и также молча вручили, не сказав даже приветливого слова.
- «Наш век жестокий, равнодушный»… — уже за дверью продекламировал Сергей Иванович. Но улыбки не вызвал. Ольга не могла успокоиться, вспоминала девиц и рябого, их оскорбительное казенное отношение к новобрачным. Вдохновили, называется, семью. Сказала с какой-то удивившей Сергея решимостью:
- Мы с тобой, Сережа, дождемся светлых дней, рано или поздно, но дождемся. Не век же… Ты обратил внимание: на окнах ЗАГСа — решетки. Подумать только!..
Этот вечер они провели вдвоем. Что-то не хотелось приглашать гостей. Да и не было у них, в сущности, близких. Вспоминали Хоро-шева, Орочко, Савенкова, Аронова, Зину Бауман, Дениса Ивановича. За всех друзей можно только помолиться да выпить, пожелать им добра, где бы они сейчас ни находились. В домике крутился патефон, на столе стояла бутылка с голубичной настойкой, был пирог — наконец-то удался! — с брусникой. Стол, что надо.
Утром Сергей проспал и к разводу не успел. Опоздала на работу и Оля.
Уже в теплице Зина удивленно посмотрела в ее глаза.
- Что-нибудь случилось, Олечка?
- Да, Зина, случилось. Поздравьте. Ольга Викторовна Морозова…
- Сердечно поздравляю, дорогая! Островок радости в общем разгуле скорби. Мы все этого ждали и удивлялись, что вы так долго…
Морозов появился в теплицах за час до конца работы. Через пять минут их окружили тепличницы. Огромный букет Оля едва удержала. Среди смеющихся, задорно возбужденных женщин они прошли до перехода через ручей. Сергей помог жене пройти по мостику, а когда глянул на свою хату, то обомлел.
Вместо окна чернел квадратный провал. Аккуратно выставленная рама стояла у стены. Ахая и охая, Оля взбежала по тропке, сунула букет Сергею, открыла дверь.
Конечно, не было ни нового платья, ни пальто, не было и одежды Сергея. Все съестное исчезло. Зато на столе стояли два стакана до половины налитые настойкой, между ними тарелка с двумя кусками вареной оленины из супа, которого тоже не было. Лежали две вилки, два кусочка хлеба. Воры не хотели, чтобы заместитель начальника совхоза Морозов и его жена легли спать голодными.
