- Нужны два тяжелых трактора и рельсовые бороны, — сказал Сергей.

— Рельсовые?..

Всю дорогу до столовой он объяснял, что это такое и как их несложно сделать. С горячностью объяснял. Хорошев и Орочко переглядывались.

- А что, это мысль, — сказал главный. — Тем более, что орудие уже испытано. Тут, за поселком, — завод по ремонту приисковой техники. Готовьте чертеж, размеры, детали, а мы с Сапатовым нажмем на управление. За месяц, наверное, можно сделать такие бороны. И опробовать в поле. Ну и, конечно, начинать съемку целинных площадок. Так, Александр Алексеевич? Геодезистов отыщем в лагере, подключим Сапатова, он из-под земли достанет, если его разжечь…

Рубленый дом на высоком фундаменте, с крытым обширным крыльцом и чистыми окнами выглядел привлекательно. В прихожей умывальник, два полотенца по сторонам. Сергей потянулся к синему, но Орочко предупредил:

- Наше вот это, белое.

- А чье же синее?

- Для других, — и поджал губы. Хорошев загадочно улыбался. Две двери были почти рядом. И тут Сергей ошибся, шагнул в правую — вслед за высоким очкариком, уже переступившим за порог, но Орочко уже взял его под руку.

- Наша дверь слева.

И они вошли в эту левую.

В небольшой комнате стояли четыре стола под клеенкой. Дверь на кухню, дверь в соседнюю комнату. Из кухни тотчас вышла молодая повариха, поздоровалась, оглядела Сергея.

- Новенького привели?

- Из Магадана прибыл, мой коллега, — объявил Хорошев. — Запишите в нашу артель. Сергей Иванович Морозов.

Официантка пронесла мимо их стола поднос с тарелками, толкнула бедром дверь, за ней открылась вторая комната, столы там были под скатертями, на подоконниках цветы в горшках.

Сергей уставился на Хорошева.

- Да-да, не все вольнонаемные равны. Там — договорники. А здесь наш брат, прошедшие через это самое… Там кормят по второму разряду. Здесь — по третьему.

- А есть и по первому?

- Такие сюда не ходят. У них свой буфет в здании управления. Нам с большим трудом удалось отстоять право на складчину, чтобы не тратить время на щи-кашу по месту жительства.

Вошел плановик Романов, кивнул всем сразу, сел за их стол. Розовое лицо его было безмятежно. Спросил Морозова:

- Как тебе этот ресторан?

- Еще не освоился. На соседей за той дверью посматриваю.

- Что на них смотреть, у них паспорта без штампа. Классом выше. И цена ихних обедов подороже. Я хотел было втиснуться, за деньгами дело не встало, однако не удалось. Сословное предубеждение. А вот и кормилица наша! Здравствуй, Анюта, здравствуй. Чем угостишь сегодня? Дух такой хороший…

- Лапша на курином бульоне. Ну и мясо с макаронами. И компот.

- А у тех? — плановик кивнул на дверь.

- То же самое, только погуще, да послаще. Не завидуй.

Сергей проголодался, но ел как-то вяло, хотя и мелькнула мысль, что впервые за три года с лишним ест он не из жестяной миски, а из тарелки, что само по себе уже шаг к прошлому, долагерному. И тут же осой врезалась мысль о неполноценности, такая вдруг реальная в быту, она оскорбляла его, кусок застревал в горле. Не только паспортами, но и в товарищеской столовой отделяют чистых от нечистых. И это что? Навечно?..

Романов уже отодвинул пустые тарелки. Лицо его лоснилось от удовольствия, он достал папироску и вертел ее в пальцах, дожидаясь, пока кончат обед другие. В столовой было тихо. Еще за тремя столами молча ели девять незнакомых людей.

- Вот тот, — прошептал Романов на ухо Сергею, — что с седой головой, доктор наук, геолог-профессор, ходит в чине заместителя главного геолога, молодого договорника. Тоже недавно вышел после восьми лет. Умница мужик. А живет в общежитии. Это он открыл при иск «Челбанья», там по сорок кило золота в день берут. А профессор по средам ходит отмечаться в райотдел НКВД. Трое его подчиненных обедают в той комнате, потому как договорники. «Все смешалось в доме Облонских…».

Морозов хотел было высказаться, но Орочко толкнул его ногой. И тема вышла из разговора.

Шли в совхоз неторопливо, каждый со своими мыслями. Сергей вдруг затосковал. Он глубоко и огорченно вздыхал. Такое откровенное деление на сословия… Конечно, не на Колыме придумано, бери выше! Новая группировка классов: вчерашние руководители — нынешние рабы, благодарные за то, что оставили их живыми. Вчерашние недотёпы и бездельники — нынче на престижных местах, поскольку идейность выше ума и мастерства. Вот так! После разговора в столовой Морозов отчетливо увидел отвратительную реальность: того Морозова, который был до ареста, уже нет. Послелагерная жизнь, «вольная» — ухабистей и страшней, чем он ее представлял. Светлый взгляд на мир, жизнерадостность, желание до конца отстаивать свою точку зрения, спорить, утверждать себя в труде, творчестве, в жизни, наконец, — сохранились ли они?..

Ну, а если ушли бесследно, то зачем жить? И как жить?

- Вы о чем так тяжело задумались? — Хорошев вдруг взял Сергея под руку. — У вас, молодой друг, все впереди. Это нам, старикам, бесполезно строить какие-то иллюзии. А вы-то, вы?.. Полноте, возьмите себя в руки, подымите голову! Не все так плохо, как это кажется в минуты отчаяния и тоски.

Утром, за те несколько секунд, когда глаза еще закрыты, а мозг уже пробудился для работы мысли, он вспомнил прежде всего о делах, которые надо решить. Сейчас идти на вахту и там дать задание бригадам, сказать, какой инструмент потребуется и как его подготовить. Потом сходить к реке Челбанья, взять почвенные пробы и отправить их на Колымскую опытную станцию; написать заявку на устройство рельсовой бороны, сделать чертеж, чтобы заместитель начальника управления Кораблин дал заводу указание делать срочно — до зимы остаются считанные недели. Ну, и поискать в лагерной картотеке специалистов для более глубокого исследования почвы, как это делалось на Дукче.

И он проворно стал одеваться. Орочко уже не было. Сергей стоя пил морковный чай, хлеб и сахар у них был; жевал, а сам думал, что прежде всего требуется купить часы. Кто знает, сколько сейчас времени?..

Через мостик молчаливой гурьбой прошли тепличницы с конвоиром, который и на мостике считал их в десятый раз. Затрещал, заработал движок, качающий воду в чаны, где ее подогревают. Работа, работа…

Жажда осмысленной деятельности — прекрасное чувство, оно является не по приказу, а по какому-то прирожденному желанию трудиться, как потребность души и тела, которую приказ, понуждение способны только убить, что и делалось в лагерях. Но теперь-то, теперь?.. Неужели за три года сумеречная пелена успела изменить, затемнить его сознание, или вчерашнее — всего только ядовитая отрыжка прошлого? Сейчас, уходя на работу, Морозов ощущал в себе прежнюю человеческую стать, желание все уметь, все успеть, все хотеть и все знать. Куда еще больше!

Раненный страхом, но не убитый. Раны эти зарастут в осознанном труде, в предвкушении всего доброго, что свойственно созидательному.

Верил, что так.

В совхозе «Сусуман» было где развернуться и поработать.

…С непонятным волнением, ощущая частое нервное сердцебиение, Сергей подымался на второй этаж Западного горнопромышленного управления к товарищу Кораблину, с которым чуть раньше разговаривал из своего кабинета капитан Салатов, разговаривал стоя, с телефонной трубкой, прижатой к уху, и с тем напряженным, полным осознания ответственности лицом, которое возникает у этой касты при общении с вышестоящим. После разговора начальник совхоза посмотрел на сидевшего у него агронома Морозова такими глазами, словно оценивал его возможности:

- Так вот, Кораблин хочет знать в деталях план по расширению совхоза от Хорошева или от тебя. Ждет в двенадцать тридцать. Бери документы, докладную и быстро в управление! Второй этаж. Постарайся объяснить коротко и толково. Дуй! Хорошева не нашли.

На втором этаже было тихо и торжественно, как в приемной у лечащего профессора. Ковер на полу от стены до стены, в две стороны высокие двери, у окон громадный стол, три телефона, на стене портреты Сталина и Берия в золотистых рамах, а за столом капитан, деловито и молча разбирающий бумаги.