Агроном Табышев, под рукой у которого находились три совхоза в приморской части, снова и снова повторял Сергею свое предложение — перейти в крупнейший Тауйский совхоз, где никак не ладилось с агрономической службой.

— Согласен переехать, — отвечал Сергей Иванович. Но при этом он ощущал какую-то неловкость: как оставить все начатое в Сусумане, где создан задел на будущее?..

Дни на опытной станции не прошли даром. Совещание обсудило меры освоения почв, сорта растений, меры борьбы с вредителями и болезнями. Само знакомство друг с другом делало агрономов друзьями. Но пришел день, когда они попрощались и разъехались. И только Морозов нашел причину для лишнего дня, еще и еще раз встретился с Олей; ее начальник Савенков понимал и щадил чувства агронома и своей лаборантки, хотя и делал вид, что ничего не замечает. Подруги Оли уединялись в соседней комнате и вели там свои разговоры.

Оставаясь вдвоем с Морозовым, Оля очень боялась вохровцев, вообще стеснялась всех и вся, вспыхивала и тогда особенно часто теребила свою беззащитную косу, перекинутую через плечо.

Кажется, самой судьбе было угодно, чтобы они встретились.

Правда, встреча эта была слишком короткая, чтобы решить их будущее. Но все-таки значительная для судьбы обоих.

Вот и день разлуки, дальше нельзя… Сергей появился в лаборатории к концу работы, когда лаборанткам нужно было уходить в лагерь. Олины подруги уже стояли на дороге, не решаясь уйти без нее. Она сидела на крылечке, нервничала, сердилась. Неужели он не понимает?..

Он шел быстро, иногда вприбежку: задержался у директора. Оля сделала шаг-другой навстречу, смотрела безмолвно, лицо ее было полно ожидания.

— Хоть увидела перед отъездом… Еще минута-другая и я бы ушла, подруги ждут. Теперь на вахте начнутся расспросы, угрозы и все такое. Утром я уже не увижу тебя?

- В гараже мне сказали: быть к пяти часам. Попутная машина до Ягодного.

- Значит, я не зря ждала. Попрощаемся?

- Нет, Оля, прощаться не будем. До свидания. Так точней. При первой возможности я приеду. Или ты сама приедешь. Буду писать на Савенкова, мы договорились, — голос Сергея срывался. — А сейчас скажу тебе самое главное: не забуду! Я дождусь тебя, твоей свободы дождусь. Дай обещание и ты. Нам просто нельзя друг без друга.

- Я буду ждать. Обещаю. Мне очень грустно… Глаза ее были полны слез.

- Можно тебя поцеловать?

- Что ты! — Она боязливо оглядывалась по сторонам, но придвинулась поближе к нему и ответила на поцелуй.

И сразу же оглянулась. Вдруг кто увидел? Кажется, никто. А лицо уже горело, раскраснелось. Все это так необычайно, так скоро…

- Обещаешь? — Сергей уже забыл, что она дала такое обещание.

- Да, да, до свидания! Я побегу, Сережа, дольше нельзя, никак…

И не приходило в голову, что все их испуги, предосторожности несуразны, противоестественны. Страшиться возникшей любви? Почему?!

Сергей вернулся в лабораторию, постоял у окна, поглядывая в ту сторону, куда ушла Оля, удивляясь, радуясь и боясь за нее. События последних дней, такие непредсказуемые, определяли будущее.

Он постелил на голом диване свою куртку, снял и сложил на манер подушки комбинезон, хотел лечь, как вдруг вошел Савенков. И Сергей замер в ожидании.

- Не удивляйтесь, Сергей Иванович, — несколько смущенно начал разговор энтомолог. — Я специально хотел вас застать одного. Я более или менее догадываюсь о том, как складываются ваши отношения с моей сотрудницей. Так вот, она славная девушка. Но у нее впереди еще много месяцев лагеря, а таким молодым, как вы или она, ждать подолгу не всегда удается. Вы понимаете меня? Осмелюсь высказаться в том духе, что поберегу ее от всяких там… Но и вас прошу сохранить — как бы это лучше сказать? — привязанность, что ли? Если это серьезно.

И посмотрел на Сергея через толстые стекла очков с каким-то отцовским, добрым ожиданием. Сергей смутился, никак не мог найти слов, просто сказал:

- Я благодарю вас… Спасибо. Большое спасибо, мы действительно… Правда, нам очень сложно думать о будущем, которого не знаешь… Но такое чувство, что мы близкие.

- Я вам верю. Я только потому и пришел, чтобы услышать от вас. Достаточно нам трагедий. За ее судьбу какая-то ответственность и на мне.

Он снял очки, близоруко огляделся, прошелся по комнате туда-сюда и вдруг светло улыбнулся.

- Бог даст. Бог даст. Как это говорят: веруй, надейся и жди… Вы здесь всем понравились. Этот энтузиазм… После лагеря люди почти всегда пришиблены, по себе знаю. А вы словно бы и не прошли всей этой страсти. Характер?

- Мой отец эстонец, а мать рязанка. Может, эстонский характер?

- Вполне возможно. Держите марку и дальше. Твердость убеждений нам очень нужна. Как и творческий дух. Только он спасает от скольжения вниз — от человека к рабу. Мы все проходим этот нелегкий экзамен — возвращение к человеку разумному, хомо сапиенс, так, кажется? Или хомо фабер, я что-то спутал. Вы утром уезжаете? В пять? Ну, тогда я вам пожелаю счастливой дороги. Вашу руку!

И ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Сергей улегся на жестком диване, забросил руки под голову. И улыбался. Без этого последнего разговора романтическая история казалась бы повисшей в воздухе. Савенков поступил действительно как отец. Вот снова появился на его пути славный человек, которых, наверное, так немного среди горестных реальностей Колымы, среди зла и позора. Везет ему, что ли?..

Он не проспал. За окном просматривалось серое утро, морось; сквозь нее — унылые, как на похоронах, редкие удары рельсы в лагере, там подъем. Да, скоро шесть. Морозов влез в свои одежды и бегом побежал к гаражу.

Машина уже была выведена, мотор прогревался. Шофер сидел в кабине. Рядом с ним восседал какой-то вохровский начальник.

- Ну, что? Поехали? — спросил шофер и включил скорость.

И снова трасса, мимо покинутого прииска «Майорыч» с его неприкаянным кладбищем, а дальше некрутой подъем на прижим, где дорога узко высечена в крутобокой горе; слева каменный отвес, в туманной глуби катятся воды холодной и страшной Колымы, река причудливо изгибается, обтекая горные выступы и, полная мрачных тайн, уходит к далекому отсюда Ледовитому океану.

Эти видения смутно проносились в голове Сергея. А думал он о другом…

За прижимом то и дело визжали тормоза, машина осторожно спускалась в просторную долину Дебина, затем повернула вправо, оставила позади знакомые казарму и поселок Дебин, лагерь и реку за ним. И, прибавив скорость, покатилась на север, домой.

Домой? Это слово вызвало у Морозова печальную улыбку.

Облачность редела, вскоре показалось солнце. Трасса уже пылила, где-то впереди был поселок Ягодный.

Сергей задремал. А когда мимо с грохотом прошли встречные грузовики, он открыл глаза, поднялся, встал за кабиной и увидел черные силуэты тополей — жителей долин.

За двумя плешивыми сопками в сторону от трассы уходила малоприметная дорога. Не она ли ведет на «Серпантин», самую страшную из тюрем Колымы, в которую с приисков свозили — а, может, и сегодня свозят? — обреченных на смерть. Спросить бы шофера, эти ребята все знают. Но как спросишь, если сбоку сидит охранник?..

Вот и Ягодный. Здесь Морозову нужно искать другую попутную машину. Вынужденная остановка.

В центре Ягодного Сергей постучал по кабине, машина остановилась, он спрыгнул, поблагодарил шофера и шагнул на пешеходную дорожку.

Печать новостройки ощущалась во всем облике Ягодного. Его возраст едва ли перевалил за пять-шесть лет. В этот тихий и теплый день одноэтажные дома плотной рубки, в три и шесть окон, желтыми своими стенами и белыми крышами гляделись на фоне темной зелени очень уютно, даже красиво. Кое-где за двором и штакетником просматривались маленькие огороды, поблескивали стекла самодельных тепличек и парников. Прорисовывались и параллельные улицы, и разномастные цепочки домишек справа и слева от центральной улицы.