Его приняла пожилая женщина-терапевт. Усадила и, прежде чем расспрашивать, поставила Сергею термометр. Он рассказывал о своем недуге, а врач делала свое дело, тщательно прослушивала сердце, грудь, прощупала живот. Позвала еще одного врача:

- Все, кажется, в норме, никаких отклонений. А температура тридцать девять и одна. Представляете, он еще работает!

Снова выслушали его и расспросили. Многозначительно переглянулись.

- В больницу, молодой человек, — произнесла доктор.

- Так сразу?

- Вот именно. Сейчас вызовем неотложку и отвезем. Надо лечиться.

- Да что со мной?

— Честно говоря, ни я, ни коллега не знаем. Потому и в больницу. Там всесторонне обследуют. И вылечат. Иду звонить.

- Нет, так сразу нельзя, — сказал Сергей. — Дома будут искать, телефона у нас нет, от детей отойти нельзя. Пишите направление, завтра я сам поеду и лягу, раз надо. Но спокойно, чтобы не травмировать жену.

Врачи ушли, потом вернулись с главным. Спросили адрес, место работы, выписали направление. На прощанье было сказано:

- Только, пожалуйста, без фокусов. Вы больны. Быть может, опасно больны, скрывать не станем. Пожалуйста, не откладывайте, ложитесь. А мы проверим. В совхозе, надеюсь, телефон есть? Дайте номер.

Вот как могут в одночасье повернуться события! Утром он чувствовал себя почти здоровым, хотел было вечернюю историю обратить в шутку, но Оля взяла сторону врачей. Напомнила:

- Ведь мы собираемся уезжать. Можно ли в дальнюю дорогу отправляться больным? Полежи неделю-другую. Зато потом спокойно — в путь. И будешь знать, по крайней мере, что тебя угнетает, как лечиться, как работать. Ты наработался, вот в чем дело.

В магаданской больнице Морозов пролежал месяц с лишним. Сперва поставили диагноз: суставный ревматизм. И соответствующее лекарство. Оно не помогло. Сошлись на диагнозе более серьезном: сепсис. Успокоили, сказавши, что у них уже есть пенициллин, чудо-лекарство, только что получили из Канады. Уколы продолжались две недели, каждые четыре часа. Кажется, стало лучше, если не считать издырявленных ягодиц. Главный врач при обходе пожаловалась:

— На вас одного мы истратили треть всего пенициллина.

Сергей обиделся и отвернулся. Когда явилась сестра для укола, он натянул одеяло и заявил:

- Все. Хватит! Мне лучше, так и скажите врачу.

В этот день приезжала Оля, сидела, кормила. Сергей вставал, ходил по палате. И у двери столкнулся с Табышевым.

- О-о! Мы плачем, скорбим, а он разгуливает в пижамах, как барин! Оля, забирай симулянта! И готовьтесь к выезду на «материк». Пропуск есть, документы согласованы. Едешь в отпуск и на лечение. Вам нужно лично явиться в погранкомендатуру с паспортами и фотографиями, вашими и детскими. Твоя забота, Оля. Все строго по времени.

Теперь Морозов уже не просил, а требовал выписать его. Врачи колебались. И тогда он сказал об отъезде, о пропусках.

- Ну, раз такое дело… На вашу ответственность. Пишите бумагу главврачу.

Главврач приходил к Морозову, пытался уговорить не делать рискованных шагов, но больной был настойчив и упрям. Доктор понял, что бывают и такие обстоятельства, когда приходится поступиться врачебной этикой. Возможно, на «материке» этот больной и поправится.

- Решено. Направляю вас в ведомственную поликлинику Москвы, она в центре, на Рождественке. Документы завтра. Так и пишем: больной без улучшения после такой-то и такой терапии. Ваша настойчивость понятна. Но предупреждаю вас: будьте осторожны!

Может быть, силой воли или действительно после курса лечения Морозову удалось приглушить свою болезнь. Он ходил, ездил, хлопотал. Он был на приеме у своей начальницы Александры Романовны Гридасовой. На этот раз она была в мундире капитана органов… Власть ее в Магадане все возрастала. В этом Морозов убедился при оформлении выездных документов.

- Жаль, конечно, что вы заболели, — сказала капитан Гридасова. — Мы лишаемся дельного агронома. Михаил Иванович постоянно сказывает, что вы лучший в наших совхозах. Поезжайте, подлечитесь, отдыхайте. У вас восемь месяцев впереди. А потом, если все будет благополучно, возвращайтесь к нам.

Так получилось, что Морозова не увольняли. Ему предоставили отпуск за все годы сразу. Потом он должен вернуться в Дальстрой. Но это его уже не беспокоило. Знал, что не вернется — ни при каких обстоятельствах!

… Стояла тихая августовская пора. В аэропорт, недалеко от Дукчи, Морозовы ехали на тележке с совхозным кучером и провожающими.

Как на полотнах Ренуара, по сторонам долины в светлой дымке смутно просматривались сонные лиственницы, тронутые желтизной. Щеки у девочек румянились, они без конца вертелись, говорили, рассматривая сопки и долину меж ними.

У края взлетного поля, припав на хвост, стоял серо-зеленый двухмоторный самолет. Всех пассажиров было около двадцати. Судя по виду, по одежде — не рядовые работники. Перед лесенкой в чрево машины два офицера проверяли документы и паспорта, сличали фотографии. У Оли ёкнуло сердце. Раскрыв ее паспорт, офицер задержался, очень внимательно оглядел ее враз вспыхнувшее лицо, снова полистал паспорт. Этот проклятый штамп… Вернул документы и подсадил в машину сперва ее, потом девочек. Сергей вошел следом. В железном чреве машины было холодно, по обоим бортам тянулись железные сидения, над головами болтались по проволоке большие металлические кольца. Десантный самолет.

- Исторический момент, — прошептал в ухо жены Сергей. — Отрываемся от земли, в которую сто раз могли лечь…

- Перекрестись, — тихо и строго сказала она. И, не стесняясь соседей, перекрестилась сама, осенила мелким крестом Веру и Таню. Скептически улыбаясь, на нее смотрел пожилой полковник в форме чекиста. Смотрите-ка, в наши дни еще остались верующие!…

Моторы прогрелись, самолет вздрогнул и покатился в сторону Магадана. Иллюминаторы за спиной запотели. Сергей держал на коленях закутанную до глаз Веру, но все-таки успел увидеть черно-серые кварталы города, за ними бухту, похожую сверху на удлиненную каплю воды. Внизу проплыли два, словно оброненные с неба, острова, самолет опустил правое крыло и какое-то время шел вдоль берега, где Армань, Балаганное, Талон. Потом повернул левее, на юг. Прощай, многострадальная земля!

Через четыре часа колеса уже катились по бетонке Хабаровского аэродрома. Вокруг желтели хлебные поля, проглядывали синие васильки. Мир Божий. Теплый воздух с непривычными запахами пьянил. Светило солнце.

Еще через два дня от городского вокзала на запад отошел голубоватый экспресс. Одно купе в его вагоне занимала семья Морозова.

И сам он, и Оля еще не до конца верили, что они вырвались из ада, что наконец-то едут навстречу обычной жизни, пусть и нелегкой жизни, но настоящей, оставив за спиной то, что называется смертной каторгой.

Чудо свершилось.

«После мрака на свет уповаю», — пронеслось в голове Сергея библейское изречение, когда-то услышанное от покойного Дениса Ивановича.

В Москве они не задержались. Прошли через площадь от Ярославского до Казанского вокзала, Сергей нашел место на диване в огромном гулком зале с неистребимым запахом карболки и немытых тел, сложил вещи и, оставив Олю с детьми, строго наказав им смотреть в оба, пошел покупать билет и звонить в Рязань.

Сестра Юля, услыхав голос брата, ахнула, по-бабьи запричитала, принялась нервно расспрашивать — что да как, он прервал ее, сказавши, что едет к ним с женой и девочками.

По настороженному молчанию догадался: не очень обрадовал таким известием. Но Юля пересилила себя, защебетала что-то радостное, слезное, пустилась в разговоры. Сергей бросал в автомат монетку за монеткой, ощущал за спиной недовольную очередь и прервал ее многословие, за которым чувствовал нервную напряженность. Понимал сестру: муж ее работал в обкоме ВКП(б), пусть и на малой должности инструктора, но принимать у себя дома родственника, который…