По мнению бывшего куратора университета Р., вместо того чтобы решиться на уход из жизни, было бы лучше найти вариант помилования при условии, чтобы этот врач мог получить работу в поликлинике, персонал которой взял бы его под защиту в таком несчастье, которое случилось с профессором Ф. Правда, и куратор Р. не мог сказать, где находится подобная поликлиника и соответствующий персонал.
Удар и контрудар
Предприниматель Дёльсдорф всю неделю работал на полную катушку. Не исключая и страстной пятницы. Теперь, в субботу, он уже не может себя «заставить». В отеле его разбудили в семь, в девять улетает самолет. Он рассеян, долго собирает вещи. Звонит по телефону, снова начинает перекладывать вещи в чемодане. Несется по шоссе к аэропорту, оставляет машину на стоянке. Он уже опаздывает, и ему приходится бежать с чемоданом и сумкой 1,2 километра от машины до регистрации отлетающих. Хорошее упражнение, позволяющее проверить его физическую форму. Он вспотел. За девять минут до отлета он стоит у регистрации. Пассажиры уже в самолете.
Стюардессы окидывают оценивающим взглядом примчавшегося потного человека, излишне возбужденно просящего допустить его на борт. «Самолет уже полон». — «Но я бронировал». — «Самолет в дальней части аэродрома, у Кельстербаха, далеко. Если мы будем заниматься каждым, кто появится за девять минут до отлета, все расписание развалится».
Он говорит: «Ну пожалуйста». — «Бронь снимается за десять минут до отлета».
Дёльсдорф уже сталкивался с тем, что пассажиров, взятых из ожидающих, снова выводили из самолета, когда появлялся тот, кто место забронировал. «Запросите все же экипаж». Стюардессы этого не делают. Этот человек, по их мнению, не слишком «значительная» персона. «Из-за стыковки с рейсом на Рим мы не можем рисковать, что самолет опоздает на полчаса».
Тем временем прошло еще несколько минут. Стюардесса звонит в диспетчерскую, чтобы перебронировать Дёльсдорфа на следующий рейс. «На следующих рейсах мест нет». Дёльсдорф, уже несколько придя в себя, видит, что стюардесса понимает ущерб, который она ему нанесла, не проявив к нему должного внимания. Места есть только на самолеты, отлетающие поздним вечером. После лишенной жизненного содержания, отданной дисциплине недели Дёльсдорф осужден провести субботу, ожидая отлета в ресторане аэропорта, где вечно гуляет сквозняк.
Дёльсдорф говорит — поскольку теперь его отношения с девушками уже не имеют значения: «Это из-за вашей личной подлости я не попал на самолет». Девушки отвечают, как их учили во время инструктажа: «Это ваше мнение!»
Дёльсдорф, которому предстоит ждать девять часов, отправляется — совершенно недовольный — к представителю компании Люфтганза и делает там заявление: «Меня обманул персонал, обеспечивавший регистрацию на рейс LH 692. Хотя мое место было забронировано и я прибыл за 14 минут до отлета (по моим часам), меня задержали разного рода переговорами, а затем отказали. У меня было впечатление, что стюардессы получили деньги от пассажиров, ждавших возможности занять пустующие места. В разговоре со мной они это признали. Я прошу провести расследование и наказать виновных».
Он был уверен, что от этого «контрудара» репутация девушек все равно пострадает, даже если они и будут все отрицать.
После этого мероприятия Дёльсдорф девять часов просидел со своей чашкой кофе, набрасывая деловые бумаги и тексты выступлений на следующую неделю. Девушки превратили его «свободное время» во время «рабочее», потому что во время пустого ожидания ему ничего другого не оставалось.
Ночью, добравшись до своей любовницы, Дёльсдорф сообщил ей о том, как отомстил девушкам, которые так плохо с ним обошлись. В ответ прозвучали возражения. «Ты не должен был выдвигать ложные обвинения». Милочка, ответил Дёльсдорф, иначе бы это не подействовало. «Но ты поступил нечестно».
Про себя его любовница подумала: если бы у Дёльсдорфа все шло по плану, он бы часов на шесть раньше трахнулся, подольше отдохнул, но «жизнь» его от этого не изменилась бы. «Нельзя клеветать на людей». Тут уже Дёльсдорф разозлился. «Контрмера должна быть сильной». — «Настоящей контрмерой было бы, если бы ты встал пораньше». Дёльсдорфу хотелось бы, хотя бы только для более сильной позиции в этом разговоре, чтобы его «жизнь» была значительнее. Тогда бы он мог лучше обосновать свои слова о «силе» воздействия контрмеры, ведь он чувствовал, что в этих словах есть своя правда. «Они украли у меня целый день».
Поскольку согласия в этом вопросе им найти не удавалось, они снова занялись телесными делами. Ей хотелось бы ударить Дёльсдорфа по члену, чтобы наглядно показать ему, что такое удар и контрудар, однако она опасалась его контрудара, по крайней мере она не могла сказать уверенно, как далеко он может зайти. С другой стороны, только это ее в тот момент и интересовало. Этак никакой удачи в любовных делах не получится.
Пасха Мутцлаффа
До чистого четверга Мутцлафф не выходил из лаборатории. Вахтер приносил ему молоко, хлеб, масло. В ночь на пятницу он пошел «домой», то есть вернулся в свою однокомнатную квартиру.
На страстную пятницу было намечено еще несколько заседаний с представителями факультета, на которые в течение недели не нашлось времени. Мутцлафф зашел за деканом Аймсбюллером. Они вместе перекусили в кафе «Четыре времени года», ожидая профессора Пинкуса и доктора Хильдебрандта, с которыми надо было обсудить вопрос о молодых ученых. Час ушел на поиски секретарши, которая могла бы записать результаты обсуждения. Содержимое кофейника (чашками здесь кофе не подавали) вновь привело расслабленные и предельно утомленные сосуды Мутцлаффа в некоторую норму, однако «сосредоточенности» добиться все же не удалось. В таком состоянии он должен был между 18 и 22 часами (еще одно из «удовольствий» этого дня!) диктовать текст, содержащий требования и предложения в связи с подготовкой институтского бюджета на 1972 год. После такого рабочего дня он не мог идти спать и стал болтаться по пивным, пока не заснул в четыре утра. «Даже если мы признаем, что у нас в лаборатории не место поэтам, нельзя не согласиться, что столь высокое признание объективной рациональности означает не только достижения, но и потери».
В субботу он обнаружил, что совершенно не подготовлен к выходным. Никого из друзей он застать уже не смог. У его многолетней подруги была жестокая ангина. Он не хотел к ней идти, потому что заразился бы от нее и тогда во вторник, после Пасхи, не смог бы нормально работать. «Я тут лежу, — говорила Габриэла по телефону, — как собака, моя рубашка уже через пять минут мокрая от пота. Я как мокрый мешок». Мутцлафф купил ей на вокзале романы, журналы, пакет лекарств и просунул все это (как будто речь шла о больном чумой) через почтовую щель в двери. «Спасибо, ты все-таки мил», — ответила Габриэла с той стороны.
В зеркале в ванной его обнаженное тело выглядело свежим после душа и готовым к действию. Вымытые волосы (с каштановым экстрактом) лежали в беспорядке и были еще прочны, как проволока. Но в городе не было никого, с кем бы он мог договориться по телефону. Он присел к своему стереоприемнику (словно усердное насекомое, однако без всякого общественного задания, какое есть, наверное, у пчел) в попытке поймать подходящую музыку.
«И все же у мифа, музыки и сновидения есть определенные общие черты. Они представляют собой машины, освобождающие от власти времени».
В это время по радио шли только передачи, «подобающие такому дню». Церковные рассуждения о воскресении Христа, программа для молодежи, духовой оркестр.
В своем институте Мутцлафф может с помощью радиоастрономической аппаратуры вслушиваться на 12 миллиардов световых лет[55] вглубь вселенной. Хотя в его распоряжении выспавшееся уже тело, вернувшееся к нему трезвое сознание, этот мертвый праздник не вызывает его любопытства. Яркое солнце за окном для него тоже бесполезно, потому что теплый воздух пробуждает отчаянные желания, на которые он не может «ответить».
