— Куда катимся? Уйдут последние старики, с ними уйдут и воровские традиции.

Филин достал сигарету и закурил. Курил он только «Золотое руно». Пахнуло ароматным дымом.

— Я одного не пойму, — сказал он. — Неужели тем, кто делает погоду в стране, неясно, что их система выхолащивает из людей остатки чувства собственного достоинства? Конечно, оскотиненным быдлом управлять легче. Так и будем смотреть, завидуя, на всю эту заморскую шелупонь. Неужели соображения личной выгоды могут стоять выше престижа нации?

— Я вот вспоминаю свое детство. Большинство жило плохо. Заплатка на заплатке. Но гордость, уважение к себе не теряли. Не унижались ради корысти, не зеленели от зависти. Все занимались своим делом. Терпели. Ругали начальство. Надеялись на лучшие времена и чувствовали себя частицей великого народа. И что очень важно, начальники особенно не изгалялись, не глумились так откровенно, прекрасно понимая, что гордого человека нельзя попирать, он страшен в своем гневе.

— Да и менты знали границу, за которую переступать нельзя. Садисты среди них всегда были, но тогда их презирали даже свои. За людей не считали. Понимали: большой храбрости не надо, чтобы измываться над подневольным.

— Эх, Филин, хорошо сидим. Давно ни с кем так душевно не разговаривал. Не знаю, как тебе, а мне жаль, что кончается воровская идея. Хорошего было немного, но вспоминать не противно. Чем только нас не курочили: голодухой, стужей, наручниками, каторжной работой, а идею не вытравили. Много ли сегодня таких найдется? Давай еще по полстаканчика.

Филин заварил кофе. Принес початую бутылку коньяка. Растревоженное разговором, нахлынуло прошлое. Но давать волю чувствам Филин не стал: среди блатных это не принято.

— Филин, включи телевизор. Может, есть что интересное? Чуть-чуть погромче. Оставь так. Ты Жженого хорошо знаешь?

— Был с ним в Свердловске на пересылке. Видел раз на прогулке во Владимирской крытой тюрьме. Считай, лет семнадцать назад. Он еще живой?

— А почему ты это спросил? В полный рост канает.

— У него свищ в правом легком, все время течет. Вонища, как от покойника.

— Неплохо.

— А в чем дело?

— Подозрения есть. Помнишь прокол со сходня-ком в Матросской тишине? В Макеевке и на «Аэропорте» в ресторане?

— И что?

— Блатные на него грешат. Ничего такого о нем не слышал? Сам понимаешь, разговор между нами.

— Один скользкий момент был. На спецу в Ивделе. Он ведь оттуда досрочно выскочил? Кентовали они с Воропаем из Бийска. Тот косил паралич обеих ног. Все комиссии прошел, собирались уже актировать. И вдруг — осечка. Грешили на Жженого, но он отбрехался. Дескать, нашелся ушлый лепила, расколол Воропая. Он что, на всех трех сходняках был?

— Нет. В том-то и дело. Но на двух других были его дружки, оба — чурки.

— Может, они? Я чуркам никогда до конца не верил. Ни им, ни прибалтам. Для верующих черных все остальные — гяуры. Их можно подставлять, накалывать, мочить. Аллах только спасибо скажет. Ну а прибалты больно хлипкие на расправу и уж очень хитрожопые. На хвост им наступят — родную мать продадут.

— Может, и чурки. Но вряд ли. Они тут на птичьих правах. Знают мало. Жженый — другое дело. Тот почти везде вхож. Мы приставили к нему пару человечков. Неделю за ним ходили. Хитрый пес. Ничего такого не заметили. Но нутром чую: он, падла. Пощупаешь его? Мы тут поговорили между собой, лучше тебя это никто не провернет. К тому же я почти на сто процентов уверен: он что-то заподозрил.

— Кто еще, кроме тебя, обо мне будет знать?

— Один человек. Я ему верю, как себе. Будет прокол у тебя, я отвечу.

— Могу попробовать, но есть условие.

— Все, что скажешь. Мы собирались поставить ему «жучки» на хату и в тачке. Не получилось. «Жучки» — высший класс, последнее слово электроники. На вооружении у спецслужб.

— Годится. Значит, даешь мне «жучки» и, если есть, план его дома. Кстати, где он у него?

— В Жаворонках по Белорусской дороге. Какой планируешь срок?

— Думаю, недели за три управлюсь.

— Отлично. Мы тут запустили ему фуфло: будто бы готовится скок на финансовую контору. Не клюнул, змей. А может быть, с ним еще кто-то из блатных в паре?

— Пяток мордоворотов подбросишь, если понадобится?

— Нет проблем. Ты только не засветись. Чует мое сердце, рыло у него в пуху.

На следующий же день Филин приступил к делу. Жженый действительно почувствовал что-то неладное. Машину без присмотра не оставлял, увеличил охрану в доме и оснастил ее новейшими «игрушками» наружного и внутреннего наблюдения. Три дня люди Филина ходили за Жженым, снимали людей, с которыми он встречался, выявляли забегаловки и притоны, где он бывает. И хотя ничего подозрительного не заметили, пришли к тому же выводу, что и Шнобель: уж очень осторожен, будто на нем дюжина тяжких «висяков» или сдернул из мест заключения. Но ни того ни другого за ним не было. Все это взвесив, Филин понял: просто так, с кондачка к нему не подобраться. Нужно основательно подготовиться.

В доме Жженого ниже нулевого уровня располагалась бильярдная с баром и сауной. Вентиляционная труба оттуда выходила в сад. Через нее-то Филин и решил попасть в дом. Для этого ему понадобился пацан, известный среди домушников, гибкий, как поролоновый, ловкостью не уступающий Гудини. Мог не только пролезть в любую щель, но освободиться от наручников и выбраться из запертого на замок сундука. Недавно его посадили. Срок он отбывал в Можайской малолетней колонии. Филин решил попробовать его досрочно освободить, для чего и поехал на ипподром. Знал, что приятель Кривцова занимает большой пост в МВД.

Между тем Игорь Николаевич Кривцов приступил к осуществлению намеченного плана. Боря Резаный позвонил вечером на следующий день после неудачного наката на ипподроме. Они встретились в баре «Билли Бомс», и Кривцов предложил ему поучаствовать в деле, ознакомив с финансовыми документами и предписанием налоговой полиции, проводившей ревизию в автосалоне «Ригонда». Дебет с кредитом не сходился. Разница составляла сумму, которая показалась Резаному фантастической. Такие деньги он видел только в кино.

Боря Резаный лихорадочно переводил доллары в рубли. Морщил от напряжения лоб. Подсчитывал, сколько придется на каждого, если задействовать только тех из братвы, кого можно будет слегка обуть. Кривцов все это читал на его лице. Но даже не улыбнулся, сохраняя серьезность под стать моменту.

— Деньги нужно потребовать незамедлительно. Только наличными. И никаких отсрочек. Крайний срок — через день после визита.

— Неплохо бы предоплату для поднятия тонуса моим пацанам.

— Никаких торгов. Как потопаешь, так и полопаешь. И ни грамма спиртного. Одеться всем поприличней. Надо выглядеть солидно.

На другой день, как было условлено, Резаный подъехал к станции метро «Новокузнецкая». Там его поджидал Кривцов. Светиться лишний раз он не стал, послал своего человека, и тот привел Резаного к нему в машину.

Игорь Николаевич достал из дипломата копии документов, показал туфтовому рэкетиру, убрал обратно и передал вместе с кейсом.

— Так будет солидней, — пояснил он. — Скажи своим, чтобы меньше говорили, а больше слушали. Пугать пока никого не надо. Вариантов у владельцев автосалона нет. И это четко должны понимать твои парни.

В дипломате, которым Кривцов снабдил Резаного, находился искусно вмонтированный микрофон. Такие фокусы Боря видел в американском кино, однако не мог и представить, что подобное существует в реальности и уж тем более что такое возможно в его жизни. На дело он ехал в приподнятом настроении. Помня прокол на ипподроме, он, прежде чем согласиться на предложение Кривцова, посоветовался с дядей Геной, авторитетным уголовником из Жаворонков. Дядя Гена не только согласился помочь советом, но и поехал на место — в автосалон, а заодно и взглянуть на босса букмекеров. Вел себя крайне осторожно и осмотрительно: не только не вышел из машины, даже не опустил стекло со своей стороны.