— А я, каюсь, верил, верил. Думал, действительно есть у вас такой гуманный профсоюз.

— Просьба у меня к вам, товарищ полковник. Я вроде как невыездной, за границу меня не пускают. Может быть, поговорите с начальством обо мне? Хочу отдохнуть по-людски, поваляться у океана на белом песочке. В конце концов я — не негр. Пашу и пашу. Со здоровьем у меня нелады. Сердчишко шалит. Сами понимаете, работа нервная. На досуге подумаю, как подкатиться к ворам с другого бока. Чем черт не шутит? Может, удастся.

— А что? В этом есть смысл. В самом деле, ты же не каменный. Вез, сколько мог, не скулил. Даже металл устает. Если взять и собрать все, что ты сделал для уголовного розыска, думаю, перетянет заслуги многих полковников из нашего ведомства. Через час я иду на доклад к генералу, попробую переговорить с ним. Искать сейчас твое досье некогда, вот тебе лист бумаги, ручка, напиши мне для памяти с десяток своих наиболее громких подвигов по выявлению и разоблачению опасных рецидивистов. На докладе я напомню ему о них. Думаю, он поймет. Мужик он строгий, но справедливый, ценит ювелирную работу секретных агентов.

Поколебавшись несколько секунд, Жженый взял лист бумаги и стал писать. Писал он быстро, мелким бисерным почерком. Изредка поднимал от листа глаза, вспоминая самые-самые нашумевшие свои донесения, и злорадно посмеивался. Чем рисковал он? Ничем. Все это зафиксировано в его формуляре. Исписав три четверти листа, он вручил его шефу:

— Подпись, число — не надо?

Вопрос был с подвохом.

— Зачем? Это же для меня. Прочти, если нетрудно. Я в спешке забыл очки в кабинете.

Лунев прочитал.

— Весьма впечатляет. Думаю, генерал не откажет, пойдет нам навстречу. Даже не сомневаюсь в этом.

«И все? Неужели заметано? Что-то уж больно гладко. А если он расколол меня? Да нет. Мент он, конечно, ушлый. Но на это у него мозгов не хватит. Поживем — увидим. На войне и поросенок — божий дар».

На этот раз Шацкий не стал повторять ошибку, допущенную с Рогалевым, не поддался соблазну снова заняться расследованием, а передал кассету знакомому оперативнику из МУРа. Кассета заинтересовала начальство. Задержание Синебродова выявит его связи.

Группа из трех человек выехала на Бережковскую набережную. Перспектива раскрыть «глухое» убийство усиливала рвение оперативников. Одно такое раскрытое преступление позволило бы списать с десяток похожих убийств, а «висяков» в отделе достаточно.

Позвонив из машины и убедившись, что Синебродов на месте, они припарковались возле его подъезда. Один поднялся этажом выше, чтобы подстраховать коллег от неожиданностей.

Телефонный «ошибочный» звонок стал Синебродову сигналом. Он легко «выкупил» черную муровскую «Волгу» и позвонил Шнобелю, сказал, что за ним приехали.

С наступлением сумерек в дверь позвонили. Ордера на арест и обыск, естественно, не было, но Владимир Александрович возмущаться не стал, понимая бесполезность такого протеста. Оперативники повели себя довольно нахально. Бесцеремонно полезли по ящикам, откупорили и выпили по нескольку банок пива. Курили, где вздумается, громко переговаривались. Бить, правда, пока не стали, оставив это удовольствие на десерт.

— Добровольно признаетесь или будете изгаляться над нами?

— В чем признаюсь, если не секрет?

— В убийстве.

— И кого же именно я порешил?

— Слышали, мужики? Оказывается, на нем не один труп.

— Могу я позвонить своему адвокату?

— Конечно, но не сейчас. Немного попозже. После того, как поведаете нам подробности своего преступления.

— Хочу поставить вас в известность, я — помощник депутата Государственной Думы. Машину вашу я увидел сразу же, когда она появилась у дома. Здесь у вас вышла небольшая промашка: приехали на задержание в служебной машине. Не подумайте ничего плохого. Все это я сообщаю вам исключительно из дружественных побуждений. А хотите вы того или нет, адвокат уже едет. Скоро будет на месте.

— Вы что же, выходит, ждали нашего приезда?

— Вроде того. Как бы вам это доступней объяснить… Иногда мне снятся вещие сны.

Оперативники переглянулись. О предстоящей поездке было известно лишь начальству.

После этого заявления пыл их несколько поостыл. Они поняли, что рассчитывать на быстрый успех, как предполагали, не приходится, но и бросать на полдороге столь соблазнительное дело не собирались. Перспектива встречи с адвокатом и тем более — с влиятельными покровителями задержанного муровцам не улыбалась, и они поспешно увезли Синебродова, зажав его на заднем сиденье «Волги» между двумя сыскарями.

Первые тридцать — сорок минут пути к месту предварительного заключения — самые памятные для арестанта независимо от того, происходит это впервые или бывало уже не раз. В этот момент все чувства обострены до предела, лихорадочно работает мозг, ничто не ускользает из поля зрения.

Обычно арестованных возят в закрытых машинах, но и оттуда они ухитряются углядеть кусочек воли. Что же тогда говорить о поездке в легковой машине? Это уже само по себе большая удача.

Как и предполагал Синебродов, его повезли в МУР. С набережной выехали на Бородинский мост, с трудом выбрались на Садовое кольцо и потащились в сторону Крымской площади. Машины двигались сплошным потоком, подолгу простаивая перед светофорами. Такая езда раздражала оперативников. Синебродова — наоборот.

Вечер только начинался. На улицах было полно народу. В этом шумном водовороте огромного города особенно остро ощущалась утрата свободы. Синебродов в эти минуты ни о чем конкретно не думал, не строил даже приблизительных схем поведения на допросах и в камере, просто смотрел за окно в каком-то сладостном оцепенении.

Впереди, на Крымском мосту, образовался плотный затор, машины двигались еле-еле. Шофер не выдержал, съехал с Садового кольца и, проехав вдоль ограды Парка Горького, развернулся возле метро «Октябрьская», решив ехать по Якиманской набережной.

У новой «Третьяковки» едва не сбили женщину, перебегавшую к гигантскому церетелиевскому монстру. Лишь на мгновение мелькнуло перекошенное страхом лицо.

Шофер не удержался, высунулся в окно и крикнул:

— Куда лезешь, дура! Жить надоело?

— Смазливая.

— Почем нынче такие?

— Кому как, а нам — работникам мусорного фронта — еще и приплатят.

Синебродову показалось знакомым лицо женщины. Откуда? Он никак не мог вспомнить. Что, впрочем, неудивительно. Видел он ее всего лишь второй раз в жизни. А первый — в казино несколько дней назад в компании с Жженым, не подозревая тогда, что встретит опять, но уже при других обстоятельствах: в качестве обвиняемого в убийстве ее мужа.

Да, это была Антонина Кривцова. За последнее время она стала замкнутой и неразговорчивой. Понимала, что не могла изменить ситуацию. Оставалось лишь ждать. А чего? Скорее всего преждевременной смерти. Лишь бы быстрее и чтоб не было больно…

После поездки в казино взаимоотношения сестер не изменились, остались прежними, телефонными, причем первой всегда звонила Антонина. Катерина ни разу больше не обмолвилась о Николае, не вспомнила об обидах, но неприязнь между сестрами больно ранила Антонину. Катерина, прежде такая домашняя и незащищенная, перестала тянуться к сестре за поддержкой и утешением.

Последний их доверительный разговор вызвал у Антонины щемящее чувство грусти, невольно напомнив детство — самое счастливое время жизни. Словно под действием таинственной силы ее потянуло увидеть их двор, дом, где они родились. Бывший Теплый переулок почти не изменился. Все такой же красавец Крымский мост. А вот Парк Горького теперь не узнать. Не узнать и все, что его окружает. Она зачастила на вернисаж, что появился напротив парка, бродила без всякой цели, глазела на картины, словно в окна, распахнутые в иное пространство. Брела по пустынным аллеям, мимо повергнутых идолов. Под ногами чуть слышно шуршала щебенка, из-за кустов таращились притаившиеся истуканы-уродцы. Здесь их было огромное множество. На выходе стояла бронзовая фигура без претензий и новаторских выкрутасов. Возле нее всегда крутились дети. За день фигура нагревалась от солнца и сохраняла тепло до позднего вечера. Дети трогали руки статуи, удивляясь, что они теплые. Антонина не удержалась, тоже потрогала и удивилась не меньше их. Глядя на жизнерадостных малышей, впервые пожалела, что у нее нет детей и уже никогда не будет.