— Спи, спи, милый. Не волнуйся. Раны пустяковые. Через неделю будешь ходить. И дорогу к тому времени восстановят.

Девушка поправила подушку, переложила удобнее голову и поднесла к губам больного ложку с водой.

— Испей чуточку, родной. Промочи во рту — сразу легче будет.

Споряну с трудом разжал челюсти и почувствовал тонкую струйку живительной влаги, побежавшую по языку. Ему показалось, что в комнате стало вдруг светлее.

Посмотрев вокруг, он встретился взглядом с улыбающимися глазами девушки.

— Ещё ложечку, — умоляюще проговорила она, поддерживая своей горячей ладонью щеку больного.

Споряну покорно выполнил её просьбу. Потом чуть слышно произнёс:

— Где я?

Ответа он не расслышал. Ресницы медленно сомкнулись, и он снова впал в забытье.

Прошла неделя. Раны зарубцевались. Опухоль спала и на руке, покоящейся в марлевой повязке. Зульфа Мамедова не отходила от Антона ни на шаг. А если и отходила, то для того, чтобы принести прохладного винограда, душистых яблок или букет цветов. От неё он узнал и историю того, как он оказался в «Ущелье Орлов».

— Хикмат, бригадир нашего учхоза, — рассказывала она, — ехал с химикатами для фумигации виноградных плантаций. В ущелье на дороге он нашёл кепку, обрывок плаща. Стал осматриваться и заметил, что недалеко от дороги лежит вершина сломанного дерева, а под ней — ноги человека.

Встретившись с Хикматом, Споряну узнал об этом подробнее.

— Моя сидел бричка, — вспоминал Хикмат, сопровождая объяснения жестами, движениями плеч, мимикой. — Слышу, гудит на воздух шмель. Моя втянул голова плечи: шмель шипка больна жалит. Слышу — птичка поёт. Орёл стонаит. Лошади хвостом махайт, мух гоняйт. Бричка поёт. Потом смотрю: таш-камень мелко-мелко с обрыва на дорога бежит. Моя думал: обвал начинался… Сразу смотрел наверху. Вижу — свежий дерево-агач лежит. Под ветка человек нога спрятал. Прочистил глаз.

Вижу, человек с горы упалса. Моя лошадь бросал — помогай бегал. Смотрю, человек веткам закрыт. Спит не спит, немножко воздух дыхаит. Рука, лицо кровь насох. Вот я тебя и потащил на наша учаска. Твоя тепер жив. Скоро будем совсем здорова.

Хикмат хитровато подмигнул, вытаскивая из-за ворота свёрток, завязанный в носовой платок, и протянул его Споряну:

— Твоя документ. Моя карман их взял, когда твоя на телега тащил.

— Спасибо, Хикмат, спасибо.

Хикмат замолчал, обдумывая что-то. Потом встал, молча пожал руку и вышел. Через минуту вернулся и пояснил:

— Моя кажны ден ходить будит — пути искать.

Время шло. Связи с городом не было, сообщить о себе профессору Хрусталёву Споряну не мог. А «Чёрная борода» каждый день приносил далеко не утешительные новости:

— Ходился туда-суда, большой обвал, все тропинка ломал, делал буерак.

Споряну ничего не оставалось, как ждать.

Начальник охраны проводил очередной обход эшелона. В классном вагоне, где ехали семья профессора Кремлёва и многодетные семьи сотрудников института, он остановился, услышав ворчание проводницы:

— И всё этот учёный, всё мудрит, мудрит…

Начальник мягко улыбнулся, припоминая, как Пётр Кузьмич бранил заведующего АХО института при посадке семей в эшелон. Придя в отведённое для него сдвоенное купе спального вагона, профессор посмотрел, покачал головой. «Тепло, уютно… умывальнички, — продолжал он, повышая тон, — в экскурсию, на прогулочку собрались, со всеми удобствами!.. А где матерей с детьми хотите посадить? — почти закричал он. — В общий жёсткий вагон, на сквозняки?! Нет, любезный, я этого не допущу… Малыши здесь поедут с матерями.

Переносите мои вещи в жёсткий!..» Полковнику Прозорову с трудом удалось тогда уговорить профессора остаться в спальном вагоне, да и то только при том условии, что он займёт одно купе, а во втором поедут старики-швейцары института с внучатами.

— Не даёт покоя, говорите? — переспросил начальник охраны.

— Измучил… И то не так, и это не этак. То воду в баках заменить требует, то среди ночи греть воду заставляет.

— Да, да! Заставляю! — послышался добродушный голос Петра Кузьмича.

На пороге третьего купе показался профессор. Поглаживая заслонившую почти всю грудь бороду, он заговорил с улыбкой:

— Ещё игрушек куплю. Забавы организую… И не пойму, что тут плохого.? Что вам не нравится? Будто никогда сами не были ребёнком, а вот так, в плаще и с флажками в руке на свет божий явились.

Он взглянул пристально под ноги, постучал по до рожке подмёткой комнатной туфли и бросил укоризненный взгляд на проводницу.

— Ай, ай, ай! Нет, матушка, на первой же остановке выколотить всю пыль из дорожек!

В коридор выбежал розовощёкий малыш лет четырёх, протирая рукой заспанные глаза.

Заметив «весёлого деда», как называла Кремлёва детвора всего вагона, малыш обрадованно подбежал к нему и затараторил:

— Дедуска, а дедуска! А сегодня будешь ласказывать сказки?

— Буду, буду. Только подожди, пострелёнок. Вот умоюсь, попью чаю, тогда и приходите ко мне.

— И пло тиглов, и пло клокодилов?..

Пётр Кузьмич нагнулся к малышу и что-то шепнул на ухо. Когда малыш убежал в купе к матери, профессор сказал укоризненно проводнице:

— Вы знаете, почему вас не любят дети?

— Потому что вы их так «воспитываете».

— Нет, матушка. Потому что у вас не материнское сердце. Не любите вы детей, не радуетесь их беззаботности…

Поезд резко затормозил. Проводница молча скрылась в тамбуре. Мимо окна проплыло название станции. Начальник охраны взглянул на часы:

— Ровно восемь. Пойду на станцию. Нужно достать газеты…

— Да, да! Кстати, напомните завхозу: детям нужно молоко и овощи. Покруче с ним: без палки-погонялки на нём далеко не уедешь.

Прошло пять дней в пути. Полковник Прозоров за то время побывал в Москве и теперь вылетел в Самгунь. Сразу же с аэродрома он поехал в горком партии. Зайдя в кабинет секретаря, Прозоров вдруг обрадованно воскликнул:

— Дмитрий Дмитриевич! Какими судьбами? Каким ветром занесло вас в такую даль?..

— Попутным, полковник. Проводил ваш последний эшелон, поехал в Москву. В Центральном Комитете партии посоветовали и мне ехать следом за вами, помогать обживаться на новом месте. Назначен парторгом завода, который будет делать ваши новинки. Как настроение профессора Кремлёва?

— Всё беспокоится о Споряну.

— Споряну скоро приедет. Нашли следы. Похитить-то его хотели, да не вышло…

— Рад за него! Ну, а вы как устроились, Дмитрий Дмитриевич?

— Да вот жду вас. Вместе начнём устраиваться. Ефим Алексеевич, познакомьтесь, — Вахрушев указал взглядом на секретаря горкома, — принимает радушно. Авиамоторный завод уже настраиваем на определённый лад. Поджидаем ваш институт, лабораторию Кремлёва. Кое-что и для вас наметили. Хорошие помещения. Особенно понравится Петру Кузьмичу здание, где думаем разместить основную лабораторию.

В эти дни полковник Прозоров и Дмитрий Дмитриевич развили в Самгуни бурную деятельность: приводили в порядок учебные корпуса, торопили городские организации с оборудованием квартир для профессоров и преподавателей. И в итоге подготовили институту условия, не хуже прежних.

Через неделю эшелон института подошёл к станции Самгунь. Профессор вышел на перрон в окружении ватаги малышей. Он долго любовался кружевами снежных вершин Базальтового перевала, о чём-то оживлённо беседовал с Вахрушевым, Ефимом Алексеевичем-секретарём Самгуньского горкома партии. Ефим Алексеевич провёл профессора по всему перрону, показал крытую площадку, на которую будут разгружать хозяйство института, вышел с ним на привокзальную площадь и предупредительно открыл дверцу машины.

— Прошу, профессор. Поедем смотреть ваши новые посады. Надеюсь, понравятся.

— С удовольствием, с удовольствием… — Он уже наклонился, занёс ноту в кабину автомобиля, но тут же отступил, будто передумал. Посмотрел на Дмитрия Дмитриевича, на хозяина машины и сказал начальнику АХО тоном, не допускающим возражений: