"Небось знает, что мы заранее все это продумали!" — усмехнулась про себя Барби.

— Верно, хорошая мысль, — быстро согласился Реми.

— Вот и прекрасно. А пока садитесь, подождите. Может, хотите попробовать, что мы приготовили? Из оленины. Солей и Даниэль всегда здесь обедают, чтобы полегче тащить было.

Вообще-то обед вдвоем они никогда не носили, но на сей раз нужен присмотр. Нет, она не сомневалась в дочери, просто приличия того требовали.

Реми не заставил себя упрашивать, с аппетитом поел похлебку с мясом и овощами. Вкусно. Интересно, что Солей готовила?

Да, вчера дело было не в отблесках костра, не в сумраке ночи, не в изрядной порции выпитого пива. Девушка прекрасна, очаровательна и в ярком свете дня. Видно, пришел конец его свободе. Реми еще не знал, радоваться этому или печалиться.

Что касается Солей, то у нее никаких сомнений не было. Она никогда даже не подозревала, как это здорово: шагать рядом с высоким, сильным мужчиной, который несет ее корзину. Он пришел, значит, все это всерьез.

Даниэль, умница, сделала все, как надо, обогнала их, ушла вперед, дав знак, что подождет их на подходе, чтобы выглядело так, будто они все время были втроем.

Обычно этот привычный путь казался Солей нудно-бесконечным, но сегодня она думала по-иному: идти бы так и идти, хоть до самого океана.

— Далеко? — спросил он, будто прочитав ее мысли.

— Мили три. Но вы же привычны к длинным переходам.

— Да уж, — согласился он, перекидывая корзину в другую руку. — Я не слишком быстро иду?

Она посмотрела, где солнце.

— Они нас не ждут раньше полудня.

Он замедлил шаг.

— Давайте тогда не спешить. Я вот думал…

— О чем? — прервала она затянувшееся молчание.

— Да вот, будете ли вы такая же… красивая, волнующая…

У нее что-то сжалось в груди.

— Ну и как?

— Вы знаете, иначе не спросили бы.

— Я простая деревенская девушка. Я как раз спрашиваю то, чего не знаю. Всякие хитрости, уловки — это для парижанок или для этих, из Луисбурга. Вы там давно, месье?

— Шесть месяцев в этот раз. Никогда столько времени в четырех стенах не проводил. А холодно там как — в лесу гораздо теплее! Даже летом подует с океана — бр-р!

"Он похож на Луи, — подумала она. — Такой же уверенный, знающий, взрослый". Эта мысль придала ей смелости.

— Зачем же вы там так долго пробыли, если в лесу лучше?

Он ответил не сразу, посмотрел на нее, остановился.

— Ранен был. Там госпиталь, врачи, кровь пускают. Хотя я лично предпочел бы пуойнов — это так микмаки своих знахарей называют. Отличные целители. Да и теплее у них.

— Серьезная рана, наверное, если шесть месяцев?

— Любой пуойн вылечил бы быстрее. В следующий раз постараюсь встретить медведя поближе к вигвамам, а не к форту.

— Медведя! Пресвятая богородица!

— Верно, лучше уж было не встречаться, ну его, а то всю красоту мне испортил!

Точно! Как это она раньше не заметила? Несколько неглубоких шрамов на левой щеке, вон еще один начинается под подбородком… Она подняла руку и, сама не сознавая, что делает, провела по шраму вниз в вырезе его рубашки — там уже курчавились шерстистые волоски.

— Дальше похуже будет, — произнес он деланно безразличным тоном, но она почувствовала, как он весь напрягся от ее прикосновения.

— Пресвятая дева Мария! — выдохнула она опять, поспешно отдергивая руку, как будто от раскаленной сковороды. С ней тоже творилось что-то неладное, никогда доселе не испытанное: дыхание стало прерывистым, сердце билось как бешеное, что-то сладко ныло внизу живота. А ведь он ждет, что она скажет; ему, наверное, важно услышать, что эти оставленные зверем следы вовсе не портят его.

— Хвала господу, что он спас вас, — произнесла она наконец и, опять-таки не думая о всяких приличиях, распахнула на нем рубашку. Да, тут даже через завитки волос видны следы большой раны. Она зарубцевалась, но все равно — ужас! Кончиками пальцев Солей осторожно провела по шрамам. Напряжение в ее теле сделалось уже непереносимым, на глазах выступили слезы.

Она не помнила, как так получилось, что ее руки поднялись и она обхватила его за шею. Но она навсегда запомнила момент, когда он нежно прикоснулся ладонью к ее щеке. Они постояли так несколько секунд; тела их были далеко друг от друга. Господи, она видит этого человека второй раз в жизни, а как будто знает его всю жизнь! Он мог бы сделать с ней сейчас все, что захотел бы: у нее не нашлось бы сил сопротивляться.

Но Реми просто опустил руку, вздохнул, сделал шаг назад и взглянул на солнце.

— Надо торопиться, а то вопросы всякие задавать начнут. Не стоит сердить их… А ты не против, кстати, встречаться?

Значит, он не считает ее бессовестной нахалкой? Ой, а вдруг Даниэль все видела? Скажет или не скажет маме?

В вихре этих разрозненных мыслей Солей сумела все-таки выдать вполне разумный и внятный ответ:

— Вовсе нет, месье. Пала, я думаю, не будет против тоже.

— Ну да, он уж, наверное, отчаялся такую страшненькую дочку замуж выдать…

— Это точно! — и они оба рассмеялись.

А вот и Даниэль, на лице написано нескрываемое любопытство.

— Что это вы так долго?

— Вовсе и не долго! — возразила Солей и обменялась заговорщицким взглядом с Реми.

— Они, наверное, там уже с голоду умирают. Папа наверняка захочет узнать, почему это мы так задержались. — Воображение Даниэль явно разыгралось.

Между тем Эмиль был озабочен совсем не тем, что обед запаздывает. Он вряд ли даже заметил это. Его буквально ошарашило то, что минуту назад сказал ему Луи.

— Ты шутишь! Уехать из Гран-Пре? Оставить семью? Нет, обе семьи! Ты что, о Мадлен забыл?

Луи знал, что разговор будет трудный. Даже заранее пытался проговорить про себя все, что могло бы, как он считал, убедить отца. Тщетно. Но все равно — надо продолжать.

— Я взрослый, папа. Я отвечаю за свою семью и ее будущее. А здесь для нас будущего нет.

— Мы здесь с 1648 года! Больше ста лет! Мне это досталось от дяди и отца, и я передам все вам, сыновьям!

Эмиль смотрел на своего первенца в полнейшем отчаянии. Как бы ни был привязан он к земле, а дети, его плоть и кровь, оставались все-таки на первом месте. Луи это знал. Ему было больно, но он знал, что прав.

— Извини, папа, но сразу после жатвы мы двинемся.

Если бы это были Антуан с Франсуа иди даже Пьер, можно было бы надеяться переубедить их. Но с Луи это безнадежно. Раз он что решил, его с места не сдвинешь. Когда ему было столько лет, как теперь Марку, он отказался есть вареную капусту — и до сих пор до нее не дотрагивается!

Комок застрял у Эмиля в горле. Он не мог вымолвить ни слова.

Луи положил руку ему на плечо.

— Папа, с твоим благословением мне было бы легче.

Лицо Эмиля исказилось.

— За этим-то дело не станет, сынок…

Тут раздался веселый голос Пьера:

— Обед идет! Что на сегодня, Солей?

Младшие тоже побросали косы и двинулись навстречу приближавшейся троице. За ними трусил дед, не выпуская из рук грабли, — он тоже помогал семье по силе возможности.

Эмиль при виде постороннего досадливо поморщился — самое время! — однако взял себя в руки.

— А, месье Мишо! Удачно, что вы тут случились, помогли дочкам…

Реми поднял корзину, демонстрируя ее тяжесть:

— Для женщин и впрямь тяжеловато, месье Сир. Но я не против в хорошей компании…

Эмиль постепенно приходил в себя, и ему все более ясно представлялся смысл появления здесь этого парня. Достаточно было посмотреть на Солей: глаза сверкают, на губах бродит улыбка, лицо раскраснелось…

"Вот и ее скоро потеряю", — подумал Эмиль. Но ее он никогда не отпустит. Барби пока не знает о Луи с Мадлен; узнает — ему еще тяжелее будет: он всегда и за жену переживает. На все воля божья, — как-то безнадежно размышлял Эмиль. — Но чем я заслужил его гнев?" Эмиль перекрестился и решил, что смирение в данном случае — это единственное, что ему остается.