— Так что ты собираешься делать?
— Я? Я всего лишь его сестра. Что я могу?
— Он такой… неопытный, — как-то жалобно произнесла Селест. — Он ничего не замечает.
— Думаешь, он поверит, если ему мы об этом расскажем? — сухо осведомилась Солей.
— Ах, если бы Антуан здесь был! Он всегда его слушался…
— Антуана нет. А Франсуа, кстати, все это время без него вполне обходился, — Солей подавила желание заплакать, которое всегда возникало, когда она вспоминала о пропавших родственниках. — Не уверена, что, появись здесь Антуан, он опять стал бы главным. Но насчет Франсуа ты в одном права — он неопытный… с женщинами. А женщина ему нужна. Подруга…
Она вспомнила о Реми и испугалась за себя: сейчас разревется!
Селест помрачнела.
— Я понимаю. Каждому кто-то нужен, — она тоже посмотрела на занавеску. Неужели повесить полку — это такое забавное предприятие? — Антуана я потеряла навсегда. А с Франсуа у меня… так странно все…
— Ну а как? — мягко спросила Солей.
— Сама не знаю… Да нет, вроде знаю… Ты же помнишь, мы все с ними веселились, я была влюблена — то в одного, то в другого. А потом…
— Потом ты выбрала Антуана…
— А может быть, он меня выбрал. У Франсуа все только шуточки да шуточки. Даже никогда меня не поцеловал — не то, что Антуан… — ее голос смягчился. — А Франсуа такой добрый. Он так возился со мной… после Гран-Пре. Лапочка.
— Он же тебя любит! — сказала Солей прямо.
— Да что ты! Он бы о любой так же заботился. А тут вроде как невеста брата…
— Верно, но все-таки он тебя любит! И думаю, всегда любил, просто не хотел мешать вам с Антуаном.
Голос Селест был едва слышен.
— Ты ошибаешься, Солей! Он даже никогда не пытался обнять меня — разве только в шутку, да вот на волокушу клал и снимал. Правда, он никогда этого не показывал…
— Да потому что он уверен: ты все еще об Антуане думаешь, ты Антуана любишь. А как ты?..
Селест покраснела.
— Конечно, я думаю об Антуане, вспоминаю его. И маму с папой. И всех, — она задохнулась, перевела дыхание. — Но я, наверное, просто не знала, что такое любовь — такая, как между мужчиной и женщиной. Думала, что люблю Антуана, потому что мне с ним весело было, хорошо. Но теперь вижу: он был просто мальчишка, а я глупая девчонка. А Франсуа стал настоящим мужчиной. И знаешь, то, что я к нему чувствую, — это не то, что я чувствовала к Антуану.
— Если он тебе нужен, — произнесла Солей тоном умудренной жизнью замужней женщины, — так сделай кое-что?
— Что? — беспомощно спросила Селест.
— Скажи ему все.
— Сказать что? Что я его люблю? Солей, я не могу так! Он мне не дал ни малейшего повода подумать, что он ко мне так же относится. А что, если я ошибаюсь? Если он относится ко мне просто как… к сестре, другу…
— Он тебя любит! — настаивала Солей. — Что, думаешь, я не разбираюсь, в каком случае и как мужчина на женщину смотрит? — Голос у нее сорвался, она смахнула слезы с глаз. — Слушай, что я скажу!.. Да когда же они хихикать кончат?.. Если ты не хочешь, чтобы она Франсуа на себе женила или в постель затащила — а этого ведь тебе не хочется? — ты уж постарайся как-нибудь привлечь к себе его внимание, а то поздно будет!
— Но если он меня любит, он на ней не женится и… в постель к ней не полезет, — возразила Селест.
— Ну, знаешь, мужики, они иногда могут и переспать с бабой, на которой вовсе не собираются жениться, — поделилась с ней житейской мудростью Солей. — А потом и женятся! Селест, Бога ради!..
Тут ей пришлось замолчать: из-за занавески появились наконец двое голубков. Взгляд, которым их встретила ее подружка, о многом сказал Солей.
"Торопись, Селест, не медли!" — досказала она про себя.
50
Пребывание в доме гостеприимной вдовы становилось для Солей все более унизительным. Взгляды соседей были достаточно красноречивы. Наверняка они думают, что и они с Селест такие же. Со стороны женщин чувствовалось презрение, у мужчин были масляные, приценивающиеся рожи. В душе Солей поднималось возмущение против брата — как он мог поставить их в такое двусмысленное положение?
— Вот дурак! — взорвалась она однажды, когда Франсуа, увидев, как мадам Кормье тащит домой мешок с горохом, который она выменяла на добытое им мясо, выбежал ей навстречу — помочь. — Ребенок бы все понял, а он тут строит из себя…
Селест, уставшая за утро, прилегла.
— Ничего он не строит. Такой уж он, верит всему. Прямодушный, добрый.
Солей обожгла ее бешеным взглядом.
— Можно быть и добрым, но дураком. Я ему все скажу!
Селест виновато улыбнулась.
— Да он не поверит. А кроме того, что это даст? Последнего пристанища лишимся.
Гнев Солей сразу улетучился. И правда, оказаться на морозе, когда Селест едва-едва начала поправляться, еще кашель не прошел — это не лучшее решение. Да, надо держать язык за зубами. Пока что.
Хорошее питание, сон в тепле — все это быстро сказалось на ней. Одежда, которая недавно висела на ней, как на чучеле, теперь стала ей тесной, особенно на животе. Уже не скроешь беременности. С одной стороны, и лучше: приставать не будут, а с другой — скажут: нагуляла где-то без мужа… Барби говорила, что она никогда себя так хорошо не чувствовала, когда беременной была, и роды у нее всегда легкие были. "Три-четыре часа после первых схваток — и уже сосет", — шутливо рассказывала она Солей, когда та впервые поделилась с ней известием о будущем ребенке. Судя по холоду, ветру и снегу, до весны еще далеко, но они уже вступили в новый, 1756 год, и апрель не за горами. Она будет рожать там, в долине Мадаваски — с каждым днем это убеждение все более крепло в ней. А вот с верой в Бога она по-прежнему была в сомнениях. Она поймала себя на том, что опять молится. Нет, она не знает, услышит Бог или нет, но так хочется, чтобы услышал!
Селест тоже была вся во власти противоречивых чувств. Она выздоравливала, но это не приносило желанной радости. Видеть, как Одетта отчаянно флиртует с Франсуа, а он из кожи лезет, чтобы показать, как он благодарен хозяйке за приют, — это все отравляло душу. Конечно, какой мужчина устоит против такого потока льстивых слов, ласковых улыбок и всяких ужимок? Вот и сейчас: Одетта перышком пощекотала его по щеке, а он схватил ее за руку, и они оба расхохотались. Она тоже так когда-то забавлялась — и с ним, и с Антуаном, но это была невинная игра, а у такой дамы, как мадам Кормье, все рассчитано, все направлено на единую цель… Селест перехватила взгляд Солей, она поняла, что подруга хотела сказать: "Если он тебе дорог и нужен, сделай хоть что-нибудь!"
Селест внезапно поняла, что Франсуа действительно ей дорог и нужен. Она еще не знала, любит ли его. Она думала, что любила Антуана, а теперь все так запуталось. Но одно ясно: она его ревнует, она не хочет, чтобы Одетта имела на него какие-то права — даже на полчаса в этой ее боковой комнатушке, на своей роскошной постели. Но что делать Селест? Она простая девушка, всему этому кокетству не обучена…
Она поделилась своими мыслями с Солей. Та сразу вспомнила, как это все было у них с Реми — так легко, просто. А вот советы давать трудно…
— Ну, не думаю, что нужно так, как она. Когда мужчина жену выбирает, что он ценит? Скромность, приличие, чтобы девушка была…
— Ну да! Нужно это ему! Она красивая, вот что важно.
— Но и ты тоже!
— Я-то? Кожа да кости! На ведьму похожа.
Солей возмущенно затрясла головой, но ничего не сказала. Видно, придется самой что-то придумывать. На ночь она помолилась, и с утра к ней пришла одна мысль.
Первой, конечно, эта мысль пришла к Одетте. После завтрака она предложила Франсуа, поскольку снег кончился, вместе сходить к мельнику, чтобы попытаться обменять последний оставшийся кусок оленьей туши на муку, если у него есть. Франсуа сразу согласился. И тут Селест, изобразив беззаботную улыбку на бледных щеках, выступила со своим предложением:
