Я пешком и на машине обошёл и объездил Ереван в поисках хотя бы одного здания, одной улицы, которую я видел в годы юности. Ереван ещё не завершённый город: есть возможности для благоустройства, которые, я уверен, хорошо известны нашим архитекторам, но на посетителей он производит неизгладимое впечатление. А великолепный Матенадаран свидетельствует о признании и любви к древним рукописям, рукописям, многие из которых бесценны. Матенадаран вмещает в себя мысль и сердце Армении. Традиционный стиль армянской архитектуры — это далеко не единственное, что придаёт Еревану блеск. Есть у него и свой характерный размах и вес — как у столицы вечно стремящейся вперёд республики. Его бесподобная вода струится из фонтанчиков, бассейны и озёра искрятся на солнце. Я ликовал, глядя на вывески с армянскими буквами. И мне хотелось видеть как можно больше. Вот очень уютный город, в котором удобно жить, — думал я. Ритм жизни здесь, хотя и быстрый, не изнуряет. Люди спокойны, сердечны. Сдержанные манеры, интеллигентные лица, крепкие рукопожатия. Скромные, улыбчивые мужчины и женщины занимают высокие должности, есть место смеху, дружелюбию.
Заведующий рестораном гостиницы «Армения», который обучался английскому, практиковался со мной в английском. Группы писателей, художников, артистов, певцов и музыкантов собирались в просторном зале ресторана, словно это один из жизненных центров города, место встречи для людей умственного труда. «Завен джан, я Согомон Таронци. Не помнишь меня? Мы были однокашниками в Нор-Баязете». «Ну да, конечно, теперь помню». «Отец мой был учителем в этой школе». «Да, да». «Завен джан, я Вардан». «Вардан?» «Мы были вместе в Армаше, учились на агронома». «Ванец?» «Да, ванец». «Я восторгался тем, что ты был уроженцем Вана. Мы были очень дружны». Арман Котикян, актёр и поэт и мой бывший учитель в Трапезунде, знакомил меня со всеми и дни и ночи напролёт был со мной, когда не был занят репетициями в новой пьесе. Бывшие мои однокашники приходили в гостиницу, чтобы увидеть меня. «Арутюн?», «Мкртич?».
Свой армянский я восстановил очень быстро. Прежде чем выступить по телевидению и радио, я сказал своим собеседникам, что не нуждаюсь в шпаргалке, что могу говорить без предварительной подготовки, так и поступил. Меня посетил поэт Ованес Шираз. «Завен джан, я видел вчера вечером по телевизору — ты читал своё стихотворение. Его заглавие должно быть не „Боги о посадке деревьев“, а „Молитва о посадке деревьев“». Мои друзья из Лос-Анджелеса, которые выстроили в Ереване свой собственный красивый дом и, по всей вероятности, были счастливы в своей новой жизни, пригласили меня на обед и в соответствии со своей доброй традицией сервировали стол самыми разнообразными армянскими закусками, еды было раза в четыре больше, чем мы смогли бы отведать. Могу сказать, что в Ереване обеды были вкуснее, нежели во всех первоклассных гостиницах, в которых мне довелось побывать. Хлеб-лаваш и масло были замечательные. «Это масло лучше, чем калифорнийское, — сказал я официанту, который был репатриантом из Греции. — А армянский хлеб вообще бесподобен. Это хлеб, благословленный богом. Принеси ещё немного». «А каковы ваши впечатления?» «Очень хорошие». Я понизил голос: «Но, брат мой, страна крайне маленькая. Нам мало что оставили». «Не такая уж она маленькая, если на то пошло. Вы побывали в Зангезуре?» «Нет, не было времени. А ещё я не успел побывать в Гарни, Аштараке и многих других местах, которые я очень хотел бы увидеть. Но завтра едем на Севан и в Дилижан».
Арно Бабаджанян исполнил на рояле раскатистую мелодию. Эдвард Мирзоян, председатель Союза композиторов, показал мне коттеджи с садом Дома творчества композиторов — в сосновом лесу Дилижана, идеальном месте для сочинения музыки или — а почему бы нет! — романов и стихов. «Шостакович провёл здесь несколько недель. Три-четыре дня назад уехал в Москву». Вместе с этой компанией деятелей искусства мы собрались на даче Мартироса Сарьяна, и я снова выпил коньяку и поел дыни, винограда, персиков, абрикосов, черешен. Эти дыни, виноград, персики, абрикосы, черешни были лучше, чем те, которые я когда-либо ел в Калифорнии. Моя сестра Евгинэ, репатриантка из Бейрута, была со мной, хотя случалось и так, что она по четыре, пять, шесть часов ожидала меня в гостинице «Армения» и так и уходила, не дождавшись. Мой брат Оник был очень занят в Ереване. Я думал: сумеют ли писатели Сильва Капутикян и Хачик Даштенц поехать с нами на Севан и в Дилижан, и вот, несмотря на свою занятость, они выкроили время, чтобы провести один день со мной. На Севане мы случайно встретились с Наири Зарьяном, который работал над своим переложением героического эпоса «Давид Сасунский». Когда вечером мы вернулись в Ереван, я страшно устал, но должен был увидеться с историком Ашотом Иоаннисяном и его супругой — скульптором Айцемик Урарту. А позже, близко к полуночи, я посетил поэта Веспера, он показал мне фотографию, на которой были я и мой брат Оник, и которая была снята в Ростове или Новом Нахиджеване летом 1919 года. Веспер и я вспомнили нашу жизнь в Караклисе, когда оба работали в Комиссариате внутренних дел. Я был его помощником. Я рассказал ему, что Оник проживает в Бейруте, где содержит своё семейство игрой на скрипке, и ещё я сказал, что провёл с ним два дня по дороге в Армению. Я не видел Оника и Евгинэ целых сорок два года. Старшая сестра моя, Нвард, умерла в Алеппо от тропической лихорадки, как раз в те дни, когда роман «К вам обращаюсь, дамы и господа» выходил в свет в Америке. Один из первых экземпляров книги, которую она уже не могла прочитать, положили у её изголовья.
Пришлось отказаться от поездки в Батуми, которая была намечена по программе, для того чтобы увидеть Патриарха Всех Армян в Эчмиадзине, когда он вернулся из отпуска.
Хачик Даштенц, истинный сасунец и переводчик Шекспира, прочитал рукопись моего перевода «Давида Сасунского», и академик Карапет Мелик-Оганджанян просмотрел её слово за словом и предложение за предложением. Благодаря им книга стала ещё лучше. Мелик-Оганджанян напоминал мне древних царей и нахараров Армении. Как только я входил в его квартиру по улице Киевян, его прелестная дочь открывала холодильник и доставала ещё одну дыню для меня и в придачу персики и абрикосы, виноград и черешни — эти дары земли армянской, которая некогда была пустыней, а ныне стала садом. Я целыми днями бывал в их квартире, и пометки постепенно умножались. Сердце и душа Мелик-Оганджаняна вросли в сасунский героический эпос. Он знал о нём больше, чем кто-либо другой, и не пожалел времени и сил, чтобы помочь мне пересмотреть книгу и сделать её такой, которая удовлетворила бы нас обоих. Затем я сдал рукопись директору Института литературы имени М. Абегяна Академии Наук Армянской ССР доктору-профессору Гургену Овнану — для окончательного и официального утверждения, чтобы привести в движение колёса ЮНЕСКО в Париже. Наконец, ЮНЕСКО получило одобрение своего советского отделения. Одобрение это было получено значительно раньше, нежели ожидало ЮНЕСКО, благодаря секретарю Союза писателей Эдварду Топчяну, председателю Комитета по культурным связям с зарубежными армянами Вардгесу Амазаспяну и другим ереванским и московским товарищам. Издатели почувствовали: наш героический эпос и сказки будут пользоваться достаточным спросом на книжном рынке и взяли на себя все материальные обязательства.
Мой последний вечер в Ереване: Вардгес Амазаспян и его сослуживцы устроили банкет в зале гостиницы «Армения». Евгинэ сидела рядом со мной. Стол был заставлен едой и напитками. Какая-то армянская джазовая группа играла в главном зале. Ах, если бы я мог оставаться в Ереване больше двух недель! Сам будучи учителем, я очень хотел бы посетить Университет и средние школы. Но в Америке я устроил так, чтобы ещё две недели провести в Тбилиси, Москве и Ленинграде. В моём номере в гостинице накопилось множество бутылок коньяка. Повезти с собой столько бутылок я не мог. В моём саквояже было два глиняных кувшина, которые я достал в каком-то магазине керамических изделий, так что приходилось выбирать между этими кувшинами и коньяками. Кувшины находятся сейчас в моём рабочем кабинете, я время от времени смотрю на них, и перед моими глазами встают образы армянских девушек-сельчанок, которые наполняют свои кувшины водой из родника, переговариваясь и пересмеиваясь друг с дружкой. Этот образ является для меня Арменией, и я с удовольствием встречаю его среди иллюстраций ко многим книгам, изданным в Ереване. Это ни с чем не сравнимо и безгранично обвораживает меня.
