Эти поэмы, в которых ищет своего выражения самая суть андалузской души, сначала дарят нам яркие картины природы: оливы, лавры, розы и кипарисы — это изобилие Андалузии; «жгучий южный песок» и жажда его белых камелий, «горизонт без света» и черные шали — это ее пустынность и засуха. В сущности же, это разные проекции души самого поэта. С одной стороны, Федерико — человек-изобилие, наделенный дарованиями, переполненный жизнью, теплом и воодушевлением, чарующий всех, кто его окружает. С другой стороны, это беспокойный юноша, подавленный своей неспособностью наслаждаться плотским миром: ему суждено упиваться собственной обездоленностью, бесплодием своего тела — он будет предаваться этому тоскливому чувству в образах женщин, осужденных на бездетность или монастырь, — в женщинах его пьес.

В этих «канте хондо», которые он собирает и преподносит слушателям, с огромной силой выражено то, что он называет «жалобой Андалузии»: это и тишина, что «обегает волною» ее долины, и рыдание гитары — «гитара начинает всхлипом». Французский поэт Луи Арагон, тоже очарованный Испанией, и особенно — Испанией мавров, андалузской Испанией, сумеет в своем гениальном заимствовании передать самый дух поэзии Лорки: это будет самая знаменитая его поэма «Счастливой любви не бывает»: «Сколько нужно рыданий, чтоб гитара запела?»

В том же 1921 году, когда Федерико с таким горячим интересом обратился к самым истокам андалузской души, он и сам серьезно занялся игрой на гитаре. Он чувствовал в себе гены своих предков, которые прекрасно пели и играли на этом инструменте, — взять хотя бы дядюшку Бальдомеро, которого он еще хорошо помнил. У Федерико, при его-то тяжелых ногах и неуклюжей походке, — оказались на удивление чуткие и ловкие руки, и пальцы просто летали по клавишам пианино и грифу гитары. Зажав свой инструмент между ногами, он ласкал его, как недоступную ему прекрасную цыганку — вроде той, что испускает свой крик-стрелу — «saeta» — в процессии, посвященной Страданиям Христа. Испанская церковь чтит Деву Страдающую, с сердцем, пронзенным семью стрелами, — и Федерико тоже живет, «с сердцем, израненным пятью клинками», — это его пять жестких пальцев, которые умеют извлечь настоящий крик, жалобу и слезы из инструмента, ставшего символом фламенко.

Цыган — загадочная личность, пришедшая издалека, из Индии, которую он покинул, спасаясь от безжалостных копыт коней Тимур-Ланга (Тамерлана); пришел он сначала в Египет, где и получил свое именование «гитано», которое явно произошло от «египтано», египтянин; а цыганку, «гитану», Египет назвал другим словом этого же корня — «джипси». Потому Лорка с удовольствием именовал гениального исполнителя «канте хондо» Мануэля Торреса, которым он восхищался и которому посвятил свои «Виньетки в духе фламенко», — «артистом из династии фараонов». Сколько тайн в этом слове — «цыган», сколько судеб и драм! Отчего «плачет о далеком» гитара и «цыган вспоминает дальние страны»? Эти «мрачные лучники», идущие в процессии по улицам Севильи на Святой неделе, и есть те странники, покинувшие далекую родину: это они «пришли с тоской из дальних стран».

«Дальние страны» с их тоской — не абстрактный образ, это опять-таки внутренний мир самого поэта, и он выражает его четырьмя «эпохами»: они представлены в его поэме четырьмя основными формами «канте хондо».

Сначала это «сегирийя» — образ цыганки Фараоны: она движется, как сомнамбула, в каком-то своем непостижимом ритме, в пустыне своего надломленного голоса, и замолкает среди черных мотыльков — это музыканты в трауре, оплакивающие печали «краткой жизни» (так вспоминал о своем впечатлении Мануэль де Фалья). Напомним, что «Короткая жизнь», первое из больших произведений композитора, была написана тоже в Гренаде, но задолго до того конкурса «Канте хондо», состоявшегося в июне 1922 года.

Затем идет «солеа» («одиночество») — это «жалоба Андалузии»: она как «кинжал, как солнечный луч, пожаром сжигающий жуткую землю». «No, no me lo claves, no!» — это крик боли, это как вопль самого поэта перед своим убийцей, который настигнет-таки его через 15 лет. Это еще и одинокая слеза в конце ночи и кошмара — когда наконец зазвонили «рассветные колокола Гренады» тем самым оглушительным перезвоном, который введен Мануэлем де Фальей в последние аккорды его «Колдовской любви».

Третья «фигура» «канте хондо» — та самая «saeta», стрела, выпущенная голосом, пронзительный крик в процессии на Святой неделе, посвященной Деве, потерявшей Своего Сына («Смуглый Христос, ушедший от лилий Израиля к милой гвоздике Испании»…).

И наконец — «петенера»: андалузская женщина, в жилах которой течет кровь цыганки, мавританки и еврейки. «Ты куда идешь, красавица еврейка?» — поется в народной «copla». «Я ищу Ребекко, — того, из синагоги…» Несомненно, это далекое прошлое, возвращенное к жизни ностальгией по нему, навсегда зачаровало душу ребенка из Ла-Веги. В «малагийском» ритме гитары «рвется рыданье погибших душ из розетки круглого рта». А затем Ла Петенера, архетип Цыганки, умирает… Не было такого цыганского праздника, на котором не оплакивалось бы погребение Ла Петенеры («В древних желтых башнях — звон стекла; в пыльном вихре ветра — призрак корабля…»). О каком корабле говорит здесь Лорка?

О том корабле изгнания, чей форштевень режет струны-волны и исторгает из них эти слезы и жалобы. Здесь Федерико, так же как его учитель и друг Мануэль де Фалья, дарит нам в кратких, мощных, горящих строках всю свою Андалузию, идеальную и мифическую. Ею он вскоре напитает свою самую совершенную, самую знаменитую поэму — «Цыганское романсеро».

Год 1928-й стал знаменательным в жизни Федерико. Летом он опубликовал «Цыганское романсеро» — самое успешное его произведение, которое ему самому нравилось больше всего и которое вскоре принесет ему — и надолго — оглушительную славу. Этот поэтический сборник назывался сначала «Primer romancero gitano» и был издан в «Revista de Occidente», которым руководил философ Хосе Ортега-и-Гасет. В интеллектуальных кругах Испании это издательство считалось надежным трамплином и визитной карточкой начинающих дарований. Книга Лорки была исключительно тепло встречена интеллектуалами, да и всеми вообще. Первый тираж в 3500 экземпляров был раскуплен за несколько дней. Наконец-то вот она — слава!

Откуда взялось это название — «романсеро»? Испанское слово «романс» не имеет ничего общего с нашим «романсом» — мелодичной песней любовного содержания. В Испании оно когда-то означало поэму, написанную на «романском» (то есть не-латинском) языке. В те давние времена испанский язык еще только формировался как самостоятельный, отделяясь от латыни (так называемой вульгарной латыни), и заметнее всего этот процесс шел в стихотворных текстах. Окончательное размежевание этих двух языков произошло в «cantare de gesta»; классическим образцом этого жанра стала позднее поэма Сида — «Poema de mio Cid». Самые известные испанские «романсы» XV века воспевают великие события испанской истории и Реконкисту[11] через образы героев — Сида, Бернардо дель Карпио, Инфантов де Лара и знаменитых мавров («Abenamar, Abenamar moro de la moreria», — поется в одном из самых известных романсов). Эти произведения были навеяны эпическими событиями и историями несчастной любви (само собой разумеется) и написаны были обычно восьмисложным стихом с консонансами в каждых двух строках. Первоначально они создавались для пения. Жанр «романса» издавна использовался в испанской поэзии и дожил до наших дней; в XX веке блестящие его образцы были созданы двумя самыми большими поэтами своего времени — Антонио Мачадо и Лоркой. Позднее, на сцене своего театра «Ла Баррака» Лорка будет читать шедевр Мачадо — «La Tierra de Alvargonzalez», а потом, если его попросят, и один из своих «цыганских романсов», столь высоко оцененных всеми.