Русудан пошевелила головой и глубоко, тяжело вздохнула.

Шавлего выронил корыто, перескочил через него и снова подхватил ее на руки.

— Где я? Что случилось? — спросила Русудан, открыв глаза.

— Русудан! Ты жива, Русудан? — Сердце у него словно разорвалось, кровь бросилась в голову, ударила в виски. Шавлего упал на колени, но и они изменили, он осел на холодную землю. Руки, плечи у него ослабели, поддавшись нахлынувшему чувству безмерной усталости, он уронил голову на грудь Русудан.

— Что случилось, где мы? — снова спросила молодая женщина.

— Ты не ранена? У тебя что-нибудь болит, Русудан? — усталым, упавшим голосом спросил Шавлего.

— Нет. Лоб чуть побаливает… И голова кружится… Где мы, Закро? Поросенок визжал… Жалко стало… Я решила сама пойти за сеном… Только воткнула вилы в стог, как оттуда кто-то выскочил и с криком кинулся на меня… Больше ничего не помню… Где мы, Закро? Мне холодно. И лоб болит.

Шавлего тут только вспомнил, что ночь стоит холодная и что он вылил на Русудан целое корыто воды. Он встал, снова поднял ее на руки… и вся душа у него вскипела, когда он почувствовал, как обвили его шею — нет, шею Закро! — прохладные руки Русудан… Как лицо ее прильнуло к широкой груди Закро… Он почувствовал на своем лице ее теплое дыхание, влажные ее волосы щекотали его шею…

Забыв обо всем на свете, он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Милый… О милый… — вздохнула Русудан, притянула к себе лицо молодого человека и ответила на его поцелуй жарким поцелуем.

Этого Шавлего уже не мог перенести. Сорвавшись с места, он взбежал по лестнице, толчком ноги распахнул дверь в комнату, оторвал от груди прильнувшую к нему Русудан и не положил, а бросил ее на тахту около жестяной печки. А потом… потом долго стоял над нею, не в силах оторвать от дорогого лица жадный взор.

Русудан снова открыла затуманенные глаза; с минуту она смотрела на Шавлего, потом снова смежила веки и прошептала:

— Разожги огонь в печке, Закро. Я застыла…

У Шавлего от душевной боли судорожно перекосилось лицо. Он закрыл дверь, разгреб уголья в печке… Сухие дрова скоро вспыхнули ярким пламенем.

— Мне холодно. Иди сюда, Закро.

Шавлего почувствовал, что задыхается. Сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Подбородок у него вздрагивал. Он с силой выдохнул воздух, распахнул ворот рубашки. С минуту постоял так, потом круто повернулся, рванул дверь и выскочил с грохотом на балкон. В два прыжка он очутился на середине лестницы. И тут вдруг вцепился в поручень, сжал его изо всех сил, потянул к себе… Потом прислонился к перилам, провел дрожащей рукой по искаженному страданием лицу и еще раз посмотрел вниз.

Нет, ему не почудилось — внизу стоял Закро. Живой, из плоти и крови, большой и сильный.

Он стоял с раскинутыми руками, схватившись за оба поручня и занеся ногу на первую ступеньку, — стоял, загораживая путь Шавлего, нагнув могучую шею и пристально глядя вниз, на деревянные ступени.

Шавлего смешался, застегнул пальто на все пуговицы, потом расстегнул… Ему показалось вдруг, что он не в пальто, а в гипсовой оболочке. Сбросив его с плеч, перекинул через руку — стало как будто вольнее в плечах. Потом, почувствовав почему-то неловкость, он снова надел пальто и замер. Наконец выпустил поручень и медленно, отрывистым шагом стал спускаться по ступенькам.

Спускаясь, он измерял на глаз разделявшее их расстояние. Закро не поднимал головы, не выпускал поручней. Он стоял неподвижно и упорно всматривался в ступеньку лестницы перед собой.

Шавлего остановился, опустив глаза, как бы разглядывая красивые волнистые волосы на склоненной голове борца.

Закро медленно поднял голову и посмотрел на Шавлего. Свет, падавший с балкона, освещал лишь верхнюю половину его неподвижного лица. И от этого лицо его казалось грозным.

Так они стояли, скрестив взгляды, и не трогались с места.

— Вовремя пришел… Удачно. Вернись, выпьем по стакану вина.

Голос борца звучал глухо, неприятно, словно доносясь из глубокой шахты; От него веяло леденящим холодом.

Винный запах ударил Шавлего в нос. Он понял, что Закро под хмелем. Не ответив борцу, он спустился еще на одну ступеньку.

— Кето родила мальчика… Ты в первый раз в моем доме… Не отказывайся. Надо выпить за здоровье малыша.

Шавлего спустился еще на ступеньку и подступил вплотную к борцу.

— Я здесь случайно… Услышал женский крик и наткнулся за огородом на Русудан… Видно, вышла за сеном, и что-то ее напугало. Я привел ее домой… Она там, у себя… она тебя ждет.

— Стакан вина — за новорожденного!

— Спасибо, мне сейчас недосуг. — Шавлего отвел руку борца, чтобы пройти.

Тот не стал его задерживать.

— Так не зайдешь?

— Нет, не могу.

— Ну, что поделаешь. Раз не хочешь… Против воли и собаку на привязи держать не годится.

Он прошел мимо Шавлего и стал медленно подниматься по лестнице.

— Я случайно здесь оказался… Тамаза искал — племянника…

Закро остановился на верхней ступеньке, обернулся, застыл. Некоторое время он стоял, глядя сверху на Шавлего. Свет падал на него теперь сзади, и лицо тонуло в темноте. Он передернул плечами и бросил хрипло:

— Ничего, Шавлего. Я Русудан знаю. Жалок тот, кто на свою жену положиться не может…

И широкая его спина скрылась за дверью на балконе.

Кровь бросилась Шавлего в голову, в глазах у него потемнело. В мыслях смутно мелькнуло — кинуться наверх, вдогонку…

Но он сразу пришел в себя. В бессильной ярости схватился за поручень и рванул его изо всех сил.

Поручень сорвался с гвоздя, выгнулся и переломился.

Шавлего окинул взглядом книжную полку — не забыл ли чего-нибудь? — закрыл чемодан и сел на него. Все уже было готово к отъезду. Поезд уходил в половине первого ночи. В одиннадцать должен был заехать Купрача. Через полчаса они будут на станции. Здесь ничего не оставалось. Да и не из-за чего было особенно огорчаться. Поскорее убраться из этих мест, тогда, может быть, душа его успокоится. Со временем…

В саду косо пролегли фиолетовые тени. Их очертания становились все более смутными и постепенно совсем исчезли, растворились в сгустившейся полутьме. Комнату тоже понемногу заливали сумерки, и, пока не стало совсем темно, Шавлего даже не пошевелился, не поднялся с чемодана.

Когда же стемнело, он вышел на балкон и зажег там свет.

Он нашел мать в комнате невестки. Она пряла шерсть на носки свекру и внуку. Веретено быстро кружилось в умелых пальцах.

Мать была огорчена. Сперва она никак не могла примириться с поспешным отъездом сына. Разлилась слезами, отвела душу. Потом поняла, что не сможет его удержать, и попыталась помочь ему укладывать чемоданы. Но сын почему-то не хотел, чтобы мать ему помогала… Она все же не уходила, слонялась поблизости. Ей хотелось, чтобы на каждой книге, которую возьмет в руки любимый сын, оставался след и ее руки. Каждую рубашку и пару носков, каждую вещь она аккуратно заворачивала в газету, поглаживала, нежно ласкала. А порой и хлопотала так просто, без цели, цепляясь длинным платьем за стулья, кровать, стол. Наконец, обидевшись на резкое замечание сына, ушла…

Шавлего сел рядом, обнял ее за плечи; на лице у него была виноватая улыбка.

Мать приняла его молчаливое извинение за должное. Молча, с обиженным видом продолжала она крутить веретено.

— Мамочка, моя хорошая мамочка, ты должна иногда прощать своему непутевому сыну его глупости и причуды. Тебе совсем не идет сердиться, ей-богу! Хочешь, принесу зеркало? Через час-другой я уеду — и не хочу, чтобы у тебя осталась обида… Знаешь, мама… Бывают минуты, когда не хочется, чтобы рядом был даже самый близкий человек. В такие минуты:.. Ну, как тебе объяснить?.. Тут почему-то испытываешь невероятную потребность в одиночестве. Так что ты не обижайся на меня. Когда люди друг друга любят и уважают, обидам нет места.

Мать удивленно посмотрела на сына, часто заморгала и… разумеется, ничего не поняла.