Шавлего улыбнулся, взял увядшие щеки матери в свои ладони и поцеловал ее в один глаз, потом в другой.

— Где дедушка, мама?

— Ушел на собрание. Сказал, что успеет вернуться до твоего отъезда. Если, говорит, до тех пор не кончится, уйду, и все.

Тут только Шавлего вспомнил, что на этот вечер было назначено отчетно-перевыборное собрание.

Он подошел к племяннику, сидевшему за столом и углубленному в чтение, заглянул через его плечо в книжку.

— Что ты читаешь?

— «Робинзона Крузо». Вот это книга! Представляешь — в одиночку отбился от целой толпы дикарей, обратил их в бегство, а одного взял потом в плен, Пятницей его назвал…

— Твоя мать тоже на собрании?

— Да. Тетя Нуца за нею зашла, сказала, что будет интересно.

Шавлего вышел из дома и долго слонялся по залитому лунным светом двору.

Купрача должен был заехать еще не скоро. И Шавлего не знал, как убить оставшееся время.

Вдруг он решился и взбежал на балкон.

— Мама, все мои вещи уложены и лежат в одном месте. Скажи Купраче… Да, кстати, а где собрание?

— Говорили, в зерносушилке.

— Так вот, скажи Купраче: пусть уложит вещи в машину и заедет туда. Я буду на собрании.

Он спустился по лестнице и еще раз вернулся:

— Нет, пусть лучше без вещей за мной приедет. Я все равно заеду сюда, чтобы проститься. Без меня вы не сумеете разместить вещи как надо.

Старая зерносушилка, устроенная на крыше хлева, была полна народу. С давних пор установилось обыкновение — общие собрания устраивать только в самом конце года, если, конечно, не было каких-либо чрезвычайных обстоятельств. Почти все Чалиспири собралось сегодня здесь. Все вокруг было ярко освещено электричеством. В одном конце сушилки было устроено возвышение — наподобие просторной эстрады. Там стоял длинный стол. За столом и на стульях, размещенных рядами позади него, сидело множество людей.

Когда Шавлего миновал Берхеву, до него донесся далекий говор. Он подошел к сушилке и издали пригляделся к президиуму. Посередине за столом сидел секретарь райкома. Справа — от него дядя Нико, слева — бухгалтер. Дальше шли: Эрмана, председатель ревизионной комиссии, Тедо Нартиашвили, Саба Шашвиашвили, ветврач, заведующий животноводческой фермой, заведующий складом, бригадиры и передовые колхозники. В задних рядах президиума Шавлего увидел нескольких человек, чье присутствие здесь показалось ему необъяснимым: сына Тонике Махаре, Джимшера и, наконец, чуть ли не всю молодежную бригаду.

«Ого! Вот что придумал дядя Нико! Какой добрый советчик внушил ему оказать столько почета молодежи?»

Слева, поодаль от стола, на самом краю эстрады, были поставлены один на другой два пустых ящика из-под привитых черенков, принесенные из теплицы. У этой импровизированной трибуны стоял дедушка Годердзи. Он завершал каждую свою фразу ударом кулака по верхнему ящику, словно скреплял печатью высказанную мысль.

— Кто сказал, что в Чалиспири не сыщется человека? (Бух!) Кто думает, что, если уйдет Нико, колхоз развалится? (Бух!) Кто считает, что без Нико село одичает и зарастет бурьяном? (Бах!)

Из «партера» подхватывали:

— Верно!

— Правильно!

— Так его! Давай!

— Рви на части!

— Выступил тут Георгий и пролил целое море слез. Расхвалил Нико так, что хоть икону с него пиши. Да кто ему поверит? У нас самих есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Или Нико повенчан с колхозом? (Бах!) Я вот что вам скажу, — чуть понизил голос Годердзи. — Молодка не сумела корову подоить и сказала, что двор неровный. Коли ты не годишься, при чем село? При чем колхоз? При чем народ? Если ты алмаз, так даже в навозе будешь блестеть. Ненавижу я мямлей. Тошнит меня от людей, которые боятся открыто выложить, что у них на душе, и ждут, пока другой выскажет их мысли. Есть у лезгин поговорка: кто умеет смотреть да не видеть, тот и голову на плечах сохранит. Да только кому нужна такая голова? Это ослиная голова! Голова паршивой собаки! Голова пронырливой лисицы! Да и вообще, какая это голова: то ли нелуженый котелок, то ли таз с выбитым дном, то ли надтреснутый горшок, а то и все вместе. И даже еще больше скажу: это голова раба! (Бах!)

Из «партера»:

— Вот это мужской разговор!

— Правильный ты человек!

— Ух, милая душа!

— Так его, давай!

— Вы не только о себе думайте, а позаботьтесь и о селе. Для села постараться — все равно что для самих себя. Говорите свободно, что кого беспокоит. Революция дала нам такое право. Ради этого мы и царя скинули и меньшевиков прогнали. Чего вы боитесь? Мы выбирали в председатели Нико, — значит, имели на то право. Захотим, изберем сейчас другого, и на это право у нас есть. Пусть кто-нибудь посмеет выйти и сказать, что нет у нас такого права! Что вы так измельчали? (Бух!) Какого черта у вас язык отнялся? (Бах!) Люди вы или бессловесное стадо? (Бух!) Пусть каждый выйдет и скажет прямо — вот здесь, на этом самом месте, — что его заботит и беспокоит! Пусть скажет без утайки, по-мужски! Пусть говорит! Пусть! Пусть! (Бах! Бах! Бах!)

В «партере» грянули аплодисменты.

При третьем ударе кулака ящик проломился. Годердзи занозил палец. Он посмотрел на свою руку, потом на проломанную доску, в сердцах пинком сбросил ящики с помоста и спустился вниз по коротенькой лестнице.

От раскатов хохота затряслись электрические лампочки.

Шавлего почувствовал на своем плече чью-то руку. Оглянувшись, он увидел дядю Сандро.

— Поднимайтесь, что вы скрываетесь там, внизу?

Шавлего схватился за верх стены, отыскал упор для ног и поднялся на зерносушилку.

Доктор пододвинулся на самодельной скамье, давая ему место.

— Давно началось?

— Уже к концу близится. Где вы были?

— Дома.

— А стоило здесь побыть! Такого я в жизни не слыхивал. Этот ваш Нико — настоящий гений! Сделал такой доклад, что любому дипломату стало бы завидно. А как на вопросы отвечал! Теперь пошли к нему придираться, хотят сместить. В народе шепчутся, что все это Тедо подстроил. Выдвинули против Нико кучу обвинений. Не понимаю, как можно все валить на одного человека!

Шавлего заметил в президиуме Русудан. Она сидела притихшая, задумчивая.

В заднем ряду президиума показалась голова Фирузы. Шавлего изумился:

«Этому что там нужно? Ведь не играть на свирели его туда пригласили. Ого! Тут что-то кроется — все мои парни, почти в полном составе, сидят наверху. Заслужить-то они это заслужили, но такой большой президиум… Почти треть собравшихся заседает в нем. Надувного дядя Нико даже рядом с собой посадил. И Эрмана тут же. Удивительно, право! Кто это выступает? Ах, Тедо! Ну-ка, послушаем. Сегодня, вижу, все ума набрались».

— …А вы — давай все валить на одного человека. Нет, товарищи, Нико так запросто на свалку выбрасывать не след. Полеводство, говорите, отстает? Что же вы сегодня только очнулись? Как будто оно испокон века не отстает! В этом году урожай не выше позапрошлогоднего? Да что вы удивляетесь? А в другие годы разве урожай бывал выше? Как я себя помню, за время председательства Нико в этом колхозе большего урожая не снимали. А вы только сейчас заметили? Зато в прошлом году мы победили в соцсоревновании колхоз «Шрома». Победили или нет? Посмотрите документы, увидите своими глазами. Из года в год они были впереди, а вот год тому назад мы на полтора дня опередили их с уборкой урожая. Все дурное замечаете, а на это закрываете глаза!

Из «партера»:

— Не забывай, Тедо, сколько колосьев оставлял в поле комбайн.

Тедо:

— Ни одного колоса неубранного не осталось. Спасибо директору нашей школы — хороши бы мы были без его помощи. Школьники подобрали все оставленные колосья до последнего.

Из «партера»:

— Не может же школа всегда и во всем нам помогать!

Тедо:

— И не нужно! Мы и не собираемся вечно рассчитывать на их помощь. Конечно, мы и сами должны уметь руками пошевелить. Только разве это вина председателя, если хлев обветшал и нужно строить новый? Вы вот дивитесь, что и в эту зиму кормов коровам не хватило. И что недостаточно было уделено внимания отелу. Чтобы стельные коровы были в теле и в силе и дали хороший приплод, надо было всю зиму обеспечивать ферму сочными кормами. Не обеспечили? Вот ветврач все твердил, что надо время от времени выводить животных на воздух, давать им поразмяться. Но можно ли пускать скотину выгуливаться в дождь и в метель?