Я почти ничего не видел и не слышал. Минута-другая, пока шло превращение, растянулись до бесконечности, наполненной только рвущей нервы болью и грохотом стучащей в висках крови.

Лишь потом звуки вернулись.

— А-а-а!.. — заорал кто-то с диким надрывом, словно помешавшись. Раздался треск ветвей и звуки рвоты.

С трудом приходя в себя, я сначала увидел, что кольцо зрителей заметно прорежено. Что на своих местах остались лишь сильно напряженные и бледные, как мучная каша, здоровяки и несколько натянуто усмехающийся Гус. Чуть в стороне, пружинисто наклонившись, замер некромант.

А затем я разглядел то, что извивалось прямо передо мной.

Больше всего это походило на исполинскую, высотой с исчезнувшего, толстяка многоножку. Изогнувшееся двойным крюком длинное тело с перетяжками. Жвала, ворсинки, хитиновые пластины по бокам, на которых играют отблески костра, студенистая, объемная плоть под панцирем. Существо мелко и сложно перебирало бесчисленным множеством когтистых, полупрозрачных лапок. В глазах твари кипело безумие.

— Сейчас бросится, — констатировал Гус, по-прежнему сохраняющий нарочитое спокойствие. Только кулак его на рукояти короткого, вынутого из ножен, меча заметно окостенел.

— Эт-то… — с запинкой пробасил один из здоровяков. — Эт-то не к-кусается…

— Правильно. Ес-сли кто от них и с-страдает, так только крес-стьяне. Две-три такие ос-соби в с-считанные дни уничтожат целый с-сад, — ледяным тоном вмешался некромант. — Это обжорка травяная, только размером покрупнее… Хотя, ес-сли не заметишь и раздавишь, может плюнуть ядом. Но не с-смертельно.

— А что? — расхохотался Гус. — Вылитый Бекк! Жрет в три горла и пользы никакой. А уж если прижать, так того и гляди плюнет ядом! Экая пакость.

Многоножка сгорбилась, уныло поводя вокруг блестящими, круглыми глазками. Шарахнувшиеся было от огня зрители пристыжено возвращались, занимая прежние места. Физиономии у всех были перекошенными. На тварь возле костра они смотрели с угрюмым испугом.

— Ага, — довольный Гус по-хозяйски обходил присмиревшее существо. — Как ты его, однако… И быстро. На кой нам эти сферы, если можно вот так, за раз… К тому же надоели уже гарпии да русалки, те же люди, только с хвостами. А вот чудовищ плодить — это свежо. Он теперь навсегда такой?

— На несколько часов, — едва совладав с голосом, ответил я. — Взрослый человек плохо поддается обращению, ткань реальности уже привыкла к его узору. Он станет прежним.

Честно признаться, полной уверенности у меня не было.

— А дети? — жадно повернулся Гус.

Я обмер и попытался обойти расставленную ловушку.

— Дети… Дети еще не имеют постоянного узора…

Но Гус был не глуп.

— Если его нету, значит, можно нарисовать все, что угодно? И форма сохранится?

Я молчал. Да Гусу и не нужен был ответ. Он уже воодушевленно озирал собравшихся:

— Тащите младенца! Любого. У местных возьмите, они возражать не станут, если тихо, — востроносый коротышка хохотнул. — Или заберите у этой, брюхатой.

— Так она же еще не родила? — простодушно напомнил один из здоровяков. Второй зачарованно глазел на «обжорку», выглядывая из-за плеча товарища.

— Ей все равно вот-вот рожать. Днем позже, днем раньше. Помогите, коли нужно, — Гус прищелкнул пальцами, пнув «обжорку» в тугой бок и ловко отскочив, когда бывший толстяк харкнул темным плевком.

Некромант просипел что-то невнятное, но возмущенное на незнакомом языке. Гус небрежно отмахнулся:

— Да ладно тебе со своими сферами. Найдем, чем подпитать их, попозже. Все равно там половина тварей подохла…

— Ты обещал, Гус-с! — проскрежетал негодующе некромант. — Этот младенец мой!

— Подождешь, — равнодушно отрезал Гус.

— Нет! — помертвевшими губами выдохнул я. И, увидев выражение лица обернувшегося коротышки, поспешно поправился: — Я не могу сразу провести два превращения… Мне нужен отдых, хотя бы на пару часов…

Долгое мгновение казалось, что ничего не выйдет. Но я, не притворяясь, едва держался на ногах, поэтому после длинной паузы, полной недоверчивого колебания, Гус соизволил неохотно кивнуть:

— Ладно, иди, переведи дух. Но на будущее имей ввиду, что одного превращения за вечер маловато. Публика захочет еще!

Это верно. Публика захочет еще. И у меня есть меньше двух часов, чтобы сделать так, чтобы публика не захотела ничего, кроме как поймать меня самого. И чтобы эти уроды надолго отвлеклись от необходимости красть младенцев. Или вытаскивать их из животов матерей.

В компании сторонящегося, но настороженного и решительного здоровяка, я вернулся в фургон Ханны. Там, к счастью, никого не было. Отыскав клочок бумаги, я написал: «Ты свободна», а потом свернул записку и оставил ее на видном месте. В любой момент, когда Ханна прочтет написанное, сработает спусковой механизм наложенного на бумагу заклятия, клеймо будет выжжено, а узы распадутся. К сожалению, для Эллаи я ничего не мог сделать, только сбежать быстрее, чтобы страждущие не вырвали ребенка прямо из ее чрева.

Потом я собрался, распихав по карманам все необходимое, в том числе и небольшой стеклянный пузырек, в который отлил немного огненного масла из светильника. Прихватил один из сундучков Ханны и, отойдя подальше от входа придушенно, но достаточно внятно закричал: «Помогите!..» А потом беззвучно перебежал к двери и вспрыгнул на скамью.

В распахнувшуюся дверь сунулась голова здоровяка. Увесистый сундучок опустился прямо на редеющую макушку. Со всхлипом здоровяк повалился. Прекрасно! Осталось его обыскать, завладеть неплохим охотничьим ножом и связать. А теперь можно уйти. Во всяком случае, попытаться. На палубе сейчас людей намного меньше, чем на берегу и все заняты своими делами.

— Пожалуйста! — голос раздался настолько внезапно, что у меня сердце заледенело и пропустило удар. — Пожалуйста, господин маг, возьмите меня с собой… — соткавшаяся словно из темноты Эллая вцепилась в мое запястье горячими пальцами. Обожгло не хуже браслета.

— Я… Я не… Никуда не ухожу, — сделав усилие, солгал я. — У меня есть небольшое дело. Ты жди!

Она отступила. В полутьме призрачно светлело ее лицо, а тени в глазницах казались провалами.

Я вернусь. Если вырвусь, то найду этот поганый цирк и вытащу тебя — мысленно твердил я и сам себе не верил. И злился все больше. Герои из сказок обязаны сберечь всех, кто просит о помощи. А я пожертвовал живой женщиной ради призрачной надежды спасти, быть может, ту, которой и нет здесь вовсе.

Над головой шумно захлопал крыльями парусник, дремлющий на нижней перекладине мачты. От неожиданности я вздрогнул и прянул в сторону. Проклятая птица лишь переступила ногами и вновь сунула голову под складчатое крыло.

Хватит метаться! — оборвал я сам себя и, не раздеваясь, спрыгнул в воду, перевалившись прямо через правый борт. На корме мог быть кто-то из охраны. Или некромант оставил своих мертвяков, которые затаились до поры, а потом только поспевай увертываться.

Вода охотно приняла в холодные объятия одинокого пловца. На подвижной поверхности расплывались желтые отблески фонарей. Плот отдыхал, изредка бурча, а прилипшие к бокам ракушки слабо фосфоресцировали.

Ориентируясь по зыбкому мерцанию, я оплыл спящего гиганта, прислушиваясь к возне и смеху наверху, и нащупал находившийся на прежнем месте канат. Вытащив из кармана пузырек с маслом, набрал воздуха в легкие и нырнул. Теперь, когда плот не двигался, это оказалось легче, да и вода возле побережья была заметно теплее. Вот только, несмотря на огонек, темно очень… Хорошо еще, что сами сферы едва-едва, но светятся.

Что ж, придется спасти всех принцесс оптом, уничтожив опутывающее всю «икру» охранное заклинание. Да и не разобрать во мгле где — кто…

Всплывая и вновь ныряя, я ощупывал одну за другой упругие гладкие сферы, снимая с них витки чужой воли. Руки давно онемели от холода и ледяного яда. Лица девушек под прозрачным слоем были одинаковыми и мертвыми. Колыхающиеся в воде волосы вызывали дрожь омерзения... Мне показалось, что давно должно было наступить утро, но, всплывая, я слышал далекие голоса, музыку и смех. На берегу веселились.