А до того более тысячи лет Тифлис пребывал в жестоких объятиях Востока, и это оставило на нем свои следы, особенно в тот долгий период, когда он был резиденцией арабских эмиров. И до арабов тоже, кого здесь только не было: хазары и гунны, персы и византийцы, сарацины и монголы, турки-сельджуки, турки-османы!

Последний из завоевателей, персидский шах Ага-Магомет-хан, был особенно жесток. Он отнял Тифлис у Надир-шаха, у турок, у всех, кто владел, надеялся владеть или мечтал об этом городе.

Превратив город попросту в груду развалин, тифлисцев он почти полностью истребил, а оставшихся в живых увел в плен.

Русские появились здесь недавно, когда своею большой кровью двухтысячный отряд генерала Лазарева разбил на берегах Йоры аварского хана Омара, положив конец столь долгим мучениям этого города.

Многочисленное племя каменотесов стремительно возрождало город после бесчисленных разрушений.

Кроме армян, грузин и русских, здесь обретался самый разный народ – соседние кавказцы, прижившиеся здесь персы, арабы, греки, евреи. В освобожденный город хлынули европейцы: англичане, немцы, шведы, французы, итальянцы.

Ко всему этому, десятки российских офицеров перемещались через Тифлис в Персию, Армению и обратно. Они появлялись в салонах, где бывала Фредерика, с мужем или без него, вместе с другими столичными женами – и все заслушивались новостями, привезенными в эти залы веселыми и блестящими остроумами, по которым в это же время скучали петербургские и московские залы.

Фредерика ездила молиться в церковь древнего сирийского проповедника св. Давида, прикладывалась к кресту св. Нины-римлянки, когда-то тоже проповедовавшей на этой земле.

Жил высший свет в Сололаки, лучшей по чистоте и воздуху части города. Осень бывала самым благодатным временем для всей губернии, а для Тифлиса особенно, когда летняя жара и духота спадали, и город опьяняли ароматы фруктов и молодого вина, а сам воздух становился чище и прозрачнее. Здесь не надо было ожидать холодной зимы, а в феврале было суше и теплее, чем в майском Петербурге.

Тифлис был пока еще неотделим от многовековых завоеваний, о чем свидетельствовала азиатская часть города. Даже Дворец, в котором размещался главноначальствующий, был соединением архитектуры Европы и Азии. Восток был во всем, и Фредерика полюбила его в удивительном преломлении Кавказа.

В лабиринте узких азиатских закоулков ютились восточные базары с крошечными лавчонками, кофейнями и цирюльнями, повсюду сновали горластые носильщики, разносчики и водовозы. Сквозь людские толпы прорывались всадники, ухитрялись протягиваться во всю свою нескончаемую длину караваны верблюдов, вереницы вьючных мулов и ослов.

По соседству с арабской экзотикой жили армянский базар, караван-сараи – с полутемными крытыми галереями.

Но в летнюю жару эти старые, всегда окутанные пылью, азиатские кварталы, с керосиновым освещением, с недостатком воды и отсутствием канализации, отравляли легкие города, отсекая всякое желание посещать их.

В жаркие сутки дамы петербургского света ограничивались вечерними прогулками по Головинскому проспекту, лучшей улице этого города, которая шла параллельно реке Куре, перенимая у нее свежесть прохлады.

И вновь дипломатическая пара фон Фрейганг жила ожиданием распоряжения из министерства иностранных дел, но теперь Вильгельму предписывалось отправиться в Персию для заключения Гюлистанского мира.

Оно пришло в самом начале мая 1812 года, и он тут же покинул Тифлис. Фредерика сразу почувствовала себя одиноко, – то была их первая разлука.

А к началу июня исчезли и все весельчаки офицеры с тем, чтобы влиться в русское войско, сколь невеликое – в одну треть от численности войск Buonаparte, – столь же отважное. Российские силы потянулись к Смоленску, навстречу сильному и опасному врагу.

И боевой генерал Паулуччи оставил свои постоянные сражения на трех фронтах с разных сторон одновременно – турки, персы, местные восстания – и тоже отправился в Санкт-Петербург для нового назначения францначальником штаба 1 армии в будущей войне с Наполеоном.

К слову, их судьбы не раз пересекутся, но в следующий раз это будет Италия, где маркиз Паулуччи, оставив русскую службу, примет под свое командование Пьемонтскую армию.

Не выдержав образовавшейся пустоты, Фредерика стала тоже с поспешностью собираться в Петербург, а так как после срочного отбытия генерал-губернатора Паулуччи туда направлялась его жена, с которой они вместе приехали на Кавказ, ей с детьми удобнее всего было ехать с бывшей губернаторшей.

В легкой крытой повозке женщины выехали на рассвете, чтобы успеть засветло проехать к Крестовому перевалу, к первому ночлегу. На следующее утро они уже ехали по Георгиевскому тракту – военно-стратегической дороге, ведущей к Владикавказу.

Женщины мирно покоились внутри повозки, стараясь не смотреть вниз, в пропасть, а наоборот, поднимая свои взоры к вечным снегам на вершинах Главного Кавказского Хребта, отчего голова кружилась не меньше.

Оползни от вчерашнего почти летнего дождя, засыпавшие дорогу камнями, затрудняли ход и заставляли содрогаться повозку и тела.

Вокруг была божественная красота горного лета, их сердца совершали плавное восхождение к небесной выси и опускались, чтобы снова плавать в полой груди – так ощущалась более чем двухтысячная высота над уровнем моря.

Фредерику после высокогорья еще слегка укачивало и, подъезжая к Владикавказу, с маленькой Катариной на коленях, она утомленно дремала.

Во Владикавказе они ночевали, можно сказать, в прекрасных условиях гостеприимного дома, и все четверо мгновенно уснули.

Ранним утром они покинули ночной приют, чтобы поспешить теперь по Владикавказской равнине на север.

Проехав очень древнее селение Зилгу, Фредерика отчего-то перестала возлагать особые надежды на небольшой отряд казаков из крепости, сопровождавший путешественниц.

Возможно, потому, что, кроме истории с генералом, которая недавно так потрясла ее сердце и воображение, она была наслышана о ловкости и гибкости коварных горцев, нацеленных на добычу.

Именно этот участок был наиболее опасен. Горы были невысокой грядой, дорогу то и дело пересекали дикие животные – косули, лисы, серны, зайцы, и сопровождавшие карету казаки постоянно отвлекались на них, одних пытались подстрелить, других просто пугали выстрелами, производя большой шум.

Вдруг бравые охотники палить перестали. Вначале все стихло, потом появилось полное ощущение пустоты за спиной. К тому же Фредерика никак не могла привыкнуть к тому, что едва солнце начинало опускаться за горы, все быстро погружалось во тьму.

Женщины озирали окрестности, и та тишина, которая вдруг установилась, теперь холодила кровь.

Здесь следует сделать в рассказе остановку, чтобы объяснить столь частое в те времена состояние страха и даже ужаса на кавказских дорогах.

Накануне был похищен Марио Дельпоццо, итальянец из Пьемонта, теми, кто прозывался дикими горцами. Похищен был не кто иной, как генерал-майор русской армии и комендант крепости!

О случившемся знала вся крепость Владикавказ, все боевые офицеры и военные чиновники, проезжавшие сквозь Главный Хребет на юг Кавказа и обратно в Санктъ-Петербург.

Когда-то здесь ходили караваны знаменитого Шелкового пути, везущие в Европу из Азии шелка и пряности. Теперь же они пропускали туда и обратно воинов, чиновников, дипломатов и прочий российский имперский люд – крепость с первого же момента своего существования служила надежным форпостом русского царя.

В обратную сторону, в Санктъ-Петербург, известие о Марио Дельпоццо еще не дошло ни с оказией, ни с раненными офицерами, возвращавшимися в столицу.

Раненые неизменно сворачивали к Кавказским минеральным водам – в Пятигорск и Кисловодск, где горячими источниками раны залечивались гораздо лучше и быстрее, чем в холодной и сырой северной столице.

И потому вести, доходившие со временем, уже бывали совсем не теми, которые отражали истинный ход событий, и, конечно, новость уже не имела той остроты, которая была ей свойственна тот же час.